Я не знала ни деда, ни бабушки.
Плохо помню я даже отца.
Нам никто не готовил оладушки,
Не поил молоком с утреца.
Не знакомы мы были с вареньями,
Да и лакомств не знали иных –
Ведь была, как известно, расстреляна
Баба Лена во время войны.
А другую, по линии батиной,
В жизни раз только видели мы.
Ведь жила она, в нашем понятии,
За пределами ,,нашей страны,,!
Баба Шура звала; нас паршивками,
Но, грозя полотенцем в руках,
Из отцовской шинели пошила нам
Новомоднейших два пиджачка.
Мы с сестрой, как заправские модницы,
Шли гулять по соседским дворам,
А девчонки, как это и водится,
Умирали от зависти к нам!
Ни яслей мы не знали, ни садика –
Просто в годы те не было их!
Приходилось с сестрой нянчить братика
Нам по очереди, на двоих.
Он казался тогда нам обузою:
Нам играть бы – так нет же, качай!
Да ещё – никаких тем подгузников,
Лишь пелёнки менять успевай!
Мы с сестрою зелёным крыжовником,
Вспоминаю, кормили его,
И понять не могли, бестолковые,
Что не ест он пока ничего!
А потом мы подросшего братика
Брали в игры девчачьи свои:
Одевали его в наши платьишки
И кричали:
- Серёжка, беги!..
Он глазёнками хлопал доверчиво
И под глупый наш хохот бежал,
Он таскался за нами до вечера
И до чёртиков надоедал!
А частенько для всей нашей улицы
Мы закатывали концерт,
И ,,артист,, каждый верил, что сбудется
В его жизни заветная цель!..
Моё детство ты, послевоенное!
По тебе я всё чаще грущу.
Обещаю: тебя непременно я
В жизни следующей навещу!..