Три отца
рассказ
У Эмиля были библиотека и трое духовных отцов, как то: великий писатель, философ Йоахим и физический отец Эмиля.
Великий писатель.
— Вы страдаете художественной eiacuiatio praecox. Мы понимаем друг друга? В нетерпении вы не создаёте начинки романа. У вас выходит сумбур хлёстких фрагментов, без общего фона. Однако, порознь они превосходны. (Великий опустил глаза.) Без лишних вывертов выйдете в стильные романисты. Научитесь выдержке эффектов, придерживайте их как великий пианист крещендо.
Молчание. Затем тишайше:
— И вы научитесь обходиться без эффектов.
Пытаясь сменить тему разговора, Эмиль заметил, что был на концерте известного пианиста. Писатель удивился:
— Этот Игнась ещё поигрывает?
Было в этой реплике нечто такое неотмирное, что мурашки пробежали по спине Эмиля: «С чего мастеру да не играть? Ах, они знакомы. Накоротке. Но зачем так фамильярно? В моём возрасте он наверняка хотел стать музыкантом».
— Играет.
— Слушал я его давно, очень давно... Видишь ли, мне, дорогой мой, очень трудно сотворить человека. (Эмиля ошеломили смена темы и переход на ты). Скроишь его, сошьёшь, а он всё не изволит жить. Законченный, подогнанный– и мёртвый. Часто оказывается забронзовевшим и слишком логичным. Тогда я несколько порчу его, пока в нём нечто вдруг не задвижется. Он понемногу, как деревце, вырастает из меня– питаю его, делюсь собой. Войдя во вкус, он начинает питаться сам: сосёт из меня истории, в которые хочет попасть, и фразы, которые сочинил бы сам. Это добрый знак, но слишком для меня мучительно. Пока он, эмбрион прожорливый, ест меня заживо. Всё идёт к алхимическому перелому: персонаж романа отрывается от меня и пускается в отдельную, свою жизнь. В подобном случае я испытываю истерический приступ.
Именно этот его монолог Эмиль двумя месяцами позже Эмиль обнаружил в новой вещи писателя, публикуемой в литературной газете.
Философ Йоахим.
Огромный лоб, узкое лицо, встрёпанная седая шевелюра, коричневые с проблеском глаза, тонкие губы. Знаток детерминизма (он выделял причинный, статистический и коэкзистенциональный, не оставляя без внимания исключения). Докторская диссертация «Метаморфозы понятия структура, из химии и физики заимствованного психологией и литературой». Сотрудник итальянского издания «Sciaentia», где публиковались Эддингтон, Бор, Планк и Эйнштейн. «Анализ понятия случай»– его статья для «Revue Philosophique». Взгляд на живое: витализм с некоторыми оговорками.
Темперамент: сжигает себя каждой сказанной или написанной фразой– и возрождается последующей. Не важно, спорит ли он с собеседником или выступает перед аудиторией.
За ужином:
— Хм, итак, ты спрашиваешь... Строго говоря, правильным может быть лишь предложение, и то лишь в логическом смысле. (Ложка яичницы). Предложение– на почве определённой структуры, определённой системы. Спрашиваешь, как быть с предложениями, возникающими на основе индукции, верно? Без разницы. Ньютон же свою системку построил дедуктивно. (Ложка яичницы). Стоящие системы всегда даются посредством дедукции. Увы, не в наше стремглавое время. А что до истины? Истинное в рамках одной системы понятий предложение ложно в рамках иной, но возможны исключения. (Ложка яичницы). Поскольку аксиомы каждой системы мы выбираем интуитивно, и на них опирается предложение, претендующее на истинность, методы обоснования которой главным образом выбраны также интуитивно, то...
Его жена:
— Янечек, не говори столько, ты ешь.
— Уже ем.
Она:
— Эмилик, идти спать ему двенадцать крайний срок. А я вижу, просидит он до двух. Приходи, детка, в воскресенье.
— Нет уж, нет, мне так лучше. Пойми же ты, Анна: я это себе выясняю.....
Взгляд Ани. Философ Йоахим: —Ну хорошо, Аня.
Филип.
— Послушай, старик, что чувствует такой человек как ты, который знает, что умрёт через столько-то, на десяток раньше или позже, лет?
Старик вспомнил про себя всех своих женщин, все научные достижения и то, что даже теперь, в гитлеровские годы, его попросили написать для «Handwoerterbuch der Heilkunde» («Медицинский карманный словарь», прим. перев.) статью об инфекции, что его одного Академия Наук послала было на конгресс микробиологов в Ною-Йорке, и, поскольку находился в удивительно хорошем настроении, ответил сыну так:
— Жизнь моя исполнена и вот замкнётся в круг.
Библиотека.
На пьедестале «святая троица»: Томас Манн, Селин, Монтерлан.
«Как соперник, он для меня всех опасней, поэтому я должен знать его наизусть. Я хотел бы овладеть его небрежным совершенством, его меткой неопрятностью, которые словно мимоходом запечатлевают то, что у иных стекает как вода сквозь пальцы. Его фразы туги как тетива лука, как бутон молодой девушки».
Он сомневался в том, что «Волшебная гора» (роман Томаса Манна, прим. перев.) была написана человеком. Когда явилось на свет «Былое Иакова», он сказал:
— Такова неизбежность. Манну осталась только Библия.
Селин. «Настоящий взрыв в литературе. С долей преувеличения: его фразы способны убить».
Затем шли Пруст, Джойс, Кафка, С. И. Виткевич. «Добрыми книгами» для него были творения Хаксли, дю Гара, Мальро и т. д. Из русской литературы он признавал лишь Достоевского и Бабеля. Эмиль питал слабость к некоторым юношеским вещам Чапека– к «Божьей болезни» и «Кракатиту», к «Рассказам о Господе Боге» Рильке и «Степному волку» Гессе. Несколько любимых авторов, вошедших в историю: Вийон, Брантом, Аретино, Лакло, Мюссе, Флобер (лишь «Бувар и Пекюше»), Франс.
Затем письма, письма, письма. «Cartas de Santa Teresa de Jesus» Марианны д’Алькофорадо, письма Верлена, письма Бальзака. Кроме того– афоризмы Сен-Симона, Эккерманна, Фрэнка Харриса. Эксцентрические книги: книги о смерти, содержащие воспоминания об упавших с пятого этажа и оставшихся в живых, о горняках под обвалами, о заживо погребённых; книга Поля Лукаса о снах, о всех пророческих сновидениях начиная с такового некоего фараона у подножия Сфинкса; книга с посмертными масками, книга о татуировках берлинских проституток, книга с фотографиями умирающих.
Психология: «Der menschliche Lebenslauf als psychologisches Problem» Бюлера, «Обретение счастья» Русселя. Две единственные книги назначенные им залогом и зароком того, что намеревался написать в будущем– нечто среднее между руководством жизни и её психологией. Кроме того– характерология, женская психология.
Философия: Хайдеггер, Ясперс, Гуссерль, логики. Довольно скуки.
Стол Эмиля: пишущая машинка, неразбериха, бумаги. На всём оседала пыль. Но горе тому, кто пытался это тронуть. Из-под стопки книг он искусно вынимал карточку с собственноручной заметкой: «Чем больше наука занята действительностью (см. Эйнштейн о пространстве и времени), тем иррациональнее становится настоящее искусство». Черкнул он это нарочно в клозете на банкете в честь сорокалетия отца. На той же клозетной бумажке: « Чувства имеют свои крайние пределы. Существуй термометр чувств, он бы показывал ту же температуру следующих случаях: 1)ребёнок теряет игрушку 2)умирает чья-то мать 3)богач тратит всё своё достояние 4)то же бедняк 5)кому-то изменяет любимая, к которой некто не слишком привязан. Мы лишь в сознании различаем вышеперечисленные случаи. Температура чувств одинакова».
На столе и на кушетке лежали три открытые книги антология о загадке жизни «Das Leben» («которую я должен прочесть»), «Histoire de la prostitution» Лакруа и «Сага о Форсайтах» Голсуорси («читается как пьётся вода»). Эмиль читал их попеременно. Для перемены он садился за фортепиано и играл «Девушку с льняными волосами» Дебюсси, или, когда был взволнован– вторую тему «Апассионаты» (за три года осилил он половину первой части).
Читал он много, быстро, часто поверхностно. Он впивался в нужные ему места– глубоко и молниеносно, находил их часто укрытыми в неожиданных изгибах сюжета, на просторе огромного текста– чутьём умелого лозоходца. (Из «Пира» Платона он выписал лишь фрагмент о лечении истеричек).
И громоздились факты, теории, итоги проверок его гипотез– зачастую не вполне сознательных– так железные опилки облепляют магнит.
Лео Липский
перевод с польского Терджимана Кырымлы