(из цикла «Силуэты»)
***
«И гильотины стонущая сталь,
И виселиц безмолвная работа,
И голова маркизы дю Ламбаль
Кровавая на пике санкюлота...»
/Леонид Пивоваров/
***
...Изысканный салон, где лучшие умы
Сегодня собрались скрестить рапиры мнений.
Где, средь круженья пар и шумной кутерьмы —
Поэтов звёздный рой и члены академий.
Здесь, право, в этот час всего Парижа цвет...
Великолепных дам слепят нагие плечи...
Среди толпы гостей кого тут только нет!
Сверкают зеркала, пылают ярко свечи!
Здесь мудрый Кондорсе и острослов Шамфор,
И астроном Байи, и многие другие...
Звучит задорный смех, порхает разговор,
Струит рекой вино в бокалы дорогие.
И спорят за столом, хотя уже луна,
Светя голубизной, легла в небесном блюдце,
«Когда же Её ждать? Когда придёт Она,
Сладчайшая из всех возможных революций?!..»
«О, это будет век и света, и добра!
Гуманности, свобод, и торжества науки!
Но только вот когда придёт его пора?
Неужто эти дни узреют только внуки?»
...Молчавший до сих пор, тут Жан Казотт встаёт.
И мрачный вид его враз обрывает речи.
«Вы все, кто здесь сейчас, увидите Её.
Но радость не сулят вам будущие встречи!»
«Послушайте, Казотт,— смеётся Кондорсе,—
От этих ваших слов мне почему-то жутко.
Вы с дьяволом друзья — мы это знаем все,
Но вам не удалась сегодняшняя шутка!»
И на него тогда уставя долгий взгляд,
Ответствует Казотт: «Я полон к вам приязни,
Философ милый мой... вас, впрочем, не казнят,
Но примите вы яд, дабы избегнуть казни».
«Вы ж, дорогой Байи, наш гуманист, увы,
Пусть чаяньям людским вы преданы всецело,
Но именно за то лишитесь головы,
Что некогда народ подвергните расстрелу».
«И вас казнят, Руше, и вас, добряк д'Азир...
Вас, славный де Мюи, — убьют и бросят в Сену...
Вы — от тяжёлых ран умрёте, де Брези...
Вас разорвёт толпа... на пику вас наденут...»
Маркиза де Грамон к нему в тиши идёт.
«Ах,этих злых мужчин вы вправе нынче мучить,
Но пощадите ж нас хотя бы вы, Казотт!»
«Увы, мадам, нас всех одна постигнет участь!»
И на мгновенье страх пронизывает всех...
Но кто-то вдруг острит: «Набросок новой книжки?!»
И возгласы тотчас, и истеричный смех! —
«Помилуйте, Казотт, но это, право, слишком!..»
И после, разыграв с кузеном карамболь,
Он думает с тоской, уже в карете сидя,
«О, если бы кто знал, какая это боль,
Жизнь средь слепцов вести, грядущее предвидя!»
***