Хая Шмойс конечно любит сына.
Но, а как иначе? Разве можно?
Прячет дальше портсигар старинный
с хлипкою надеждой - как-то всё же
обойдётся, не сегодня, ладно.
Но, таки, во вторник, это точно.
Завернуть в салфетку мармеладу,
вдруг ребёнок сладкого захочет.
Спрятать чашку с золотой каёмкой.
Циля продала, рукой махнула.
Знают все, что рвётся там, где тонко.
Месяц волочится рыбой снулой.
Чемоданчик, муж покойный делал.
И звезду Давида возле сердца.
Хая Шмойс к восьми идёт несмело.
В Киеве сентябрь, но не согреться.
- Фима, ша, не делай маме нервы.
Не серди тех дядей с автоматом.
Мальчик спотыкается не первый -
всё ботинки, чуть великоваты.
- Роздягаться! Быстро! Быстро!
Боже...
Потерпи мой маленький немножко.
Мураши по обнажённой коже
и в руке дрожащая ладошка.
В десяти шагах на небо пристань.
Голые, согбенные и в пейсах.
Сколькими устами горько призван
Адой-ной шомреха*? Нет. Не Песах**.
Белым дымом в мир иной и лучший.
Триста пять «фигурен» - люди разве?
Детские ботиночки на куче.
Фима надевал всего два раза...
* Адой-ной шомреха - Господь – страж твой (с ивр.)
** Песах - праздник Исхода из египетского рабства (букв. "прошел" с ивр.)
«Фигурен» — это значило фигур, теней, чего-то такого, что за человека считать нельзя. Это был у немцев такой юмор.
(Фото ребёнка из материалов мемориала Яд ва-Шем)