Сумерки приучили глаза к темноте, и вошла ночь...
Душа не спала. В тесной обстановке своей комнаты она смотрела куда-то внутрь себя. Хотя глаза были открыты и вполне уже ориентировались в темноте, они ничего не видели вокруг.
- Вот такая ты, жизнь, - Настасья лежала недвижно на старом диване в большой комнате и мысленно проводила ревизию своей долгой, как ей казалось, жизни. Она была красива и в свои семьдесят, той самой неброской русской красотой, о которой ещё жива память в народе. Тусклый свет фонаря за окном панельной пятиэтажки ровно освещал правильные черты её неподвижного лица: прямой нос с небольшой горбинкой, немного широкие скулы и упругую, почти без морщин кожу, тонкие выразительные губы и забранные в пучок седые волосы, как-то особо отливавшие сталью по ночам.
Снова ночь размотала в её пустом доме катушку чёрных ниток минут, которые Настасья с настойчивостью юного существа привыкла собирать в корзину своей судьбы. Она страдала бессонницей много лет. С тревогой просыпалась едва за полночь и оставалась наедине со своими мыслями. Она гнала их и ради этого много читала, но ночь не отступала и поглощала её старания темнотой.
Настасья очень любила читать. В её доме, теперь больше похожем на склад, находилось место и для книг. Они послушно стояли стопками прямо на полу, по всей её небольшой квартире, постройки конца семидесятых. Когда-то она заехала в эту квартиру с новым мужем и дочкой от первого брака.
С тех пор прошло сорок лет. И дом изменился. Он выцвел, начал крошиться и распадаться без рук хозяина. Хозяин её дома, Георгий, был человеком властным и жёстким, скупым на слова и на ласку, но умелым в домашних делах, рукастым, как о нём говорила сама Настасья. Она отдала Георгию тридцать лет, и всё бы ничего, но вот только не любила. Знала эту печальную правду всегда, с того самого момента, как приняла предложение от лысоватого мужчины средних лет, имевшего за плечами неудачный опыт брака. Он постучался в дом, когда душа Настасьи переживала боль развода, когда жизнь, казалось, уходила у неё из-под ног.
И вошла ночь... Неоглядная темень, полная слепота, охватившая бедную душу на долгие годы.
- Мне было всего тридцать пять тогда или даже меньше, - снова воспоминания закопошились в памяти, - когда я пережила ту боль. Казалось, я умерла тогда, и чувств во мне не осталось. Молодая, от пустоты и отчаянья пошла за первого, кто позвал.
Сегодня душе было тревожно. С чего вдруг к ней пришли события, такие далёкие, но не переставшие быть самыми важными в жизни?
Конец шестидесятых, семидесятые. Разгар советской эпохи, эпохи победившего социализма. Она мастер на крупном оборонном заводе, на виду у многих, в почёте. Парторг, человек с активной жизненной позицией, передовик производства и ... жена. Да, у неё была семья. Была жизнь, понятная, в которой многое было доступно, с названными на партийных съездах и конференциях идеалами, общими для всех, целями и планами.
Первый был любимым, Настасья родила ему дочку, подарила пылкость и нетронутость первого чувства. Но Василий, так его звали, послевоенное дитя, безотцовщина, сорви-голова, белокурый ветер с фотоаппаратом и удочками, после нескольких лет семейной жизни начал злоупотреблять. Он предавал Настасью снова и снова, и она надломилась. Развод вырвал что-то важное из женского сердца.
- Вася, - сердце запнулось за такое родное когда-то и любимое имя. Первый, а может, единственный...
Жизнь бежала дальше извилистой речкой, мелкой, но чистой, с заросшими берегами; той самой, без названия, к которой сигала в голодном детстве под гору от братьев в захолустной вятской глубинке, в заповедном краю отчего дома. И душа тогда была родниковая, светлая крестьянская душа. Город забрал Настасью в тринадцать лет в няньки к детям старшего брата. Потом была вечерняя школа, завод, техникум заочно, где и "нахваталась" душа советской идеологии "под завязочку". Незаметно, малыми переменами превращалась проточная речка в запруду, потом и в омут стоячий.
Вася её погиб от несчастного случая молодым, вскоре после развода, окончательно запутался в жизни и "сгорел", как свечка. Следом за этим пришло в её жизнь ещё одно крушение: крушение политического строя. В одночасье не стало страны, в которой она выросла, жила, любила. Идеалы многих тогда пошли на свалку. Но как переделать душу, которая слушала вождей и полностью доверяла советской власти? Как забыть весовую сметану из фляги в тридцать втором гастрономе, квас из цистерны в жаркий июльский полдень и такую вкусную колбасу по два двадцать, вкус которой помнится до сих пор? Куда деть первомайскую демонстрацию с цветами, транспарантами, шарами и песнями юного Октября с самого утра стараниями громкоговорителя над крыльцом сельхозинститута, что и сейчас стоит на углу Октябрьского проспекта и улицы Маклина? Ответа жизнь не давала, большой кусок души словно канул в небытие вместе с закончившей свой век огромной страной. Она была частью той страны, та Настасья...
Неумолимая память продолжала вести прямой огонь по дрожащей человеческой жизни в гулкой неуютной ночи.
- Сколько мне было тогда? Сорок пять? Да. Новая страна, новые правила, всё новое. Передел происходил в умах многих в девяностые. Рушилась система, болезненно таяла вера в партию. На обломках марксизма, в руинах смешавшихся судеб белыми кораблями новой эпохи показались православные храмы. И колокольный звон стал потихоньку восстанавливать утраченную когда-то истинную русскую реальность.
Но всё это будет гораздо позже, а пока на дворе лютовали девяностые, уносившие жизни в бандитских разборках и пьяном угаре. Тогда душа Настасьи стала искать Бога. Много читала о вере, переписывала по случаю от руки молитвы, печатных тогда достать было негде. Она пришла к "новой" вере так же горячо, как исповедала когда-то "старую".
Со времени обращения к Богу Настасья увидела свои грехи, главным из которых будет считать аборты. Убийство детей в утробе матери было делом обычным в советское время. И многие женщины прибегали к этой "незамысловатой процедуре", порой от безысходности, беспомощности, а порой от безбожия века, в котором жили. Но ещё сильнее душу Настасьи тяготила долгая жизнь без любви, как что-то, чего быть просто не должно. Понимала ли она это? Или просто носила в себе годами неподъёмную тяжесть? Глубина веры со временем иссякла, остались только православные обряды. А вера, что многое можно исправить, продолжала терпеливо ждать её. Вера ждала её и сейчас, этой беспокойной весенней ночью. Можно, можно продолжить жизнь в любой ситуации и с любого момента, надо только искренне покаяться, примириться с Богом и с каждым человеком.
Когда-то Настасья, любимая мама и бабушка, обязательно поймёт это и примирится в душе со всеми и со своим Васей, и тогда ночь, наконец, оставит её доброе измученное сердце...
За окном серым мятым полотном потянулся новый день. Ночь уходила, нехотя отдавая его великопостному рассвету. На ножной швейной машинке, доставшейся Настасье от мужа, электронные часы исполнили зеленым цветом четыре часа утра, и лик Спасителя на перекидном настенном календаре над ними словно улыбнулся своей седовласой дочери. Для неё ещё ничего не кончено.
Сейчас она с немалым усилием встанет, тихонько, по стеночке, дойдёт до кухни, привычным движением руки поставит на газ чайник, наведёт свой обычный утренний кофе, насыплет горсточку таблеток и начнёт свой новый день, ещё один день, подаренный ей Богом.
У будет утро...
<14.04.2020>