У всякого любителя поэзии по отношению к любимым текстам рождается белозавистливая мысль: «Это должен был написать я!»
Русская поэзия для воплощения подобных дум особенно благодатна по двум причинам: во-первых, многие наши стихотворцы, увы, закончили жизнь насильственно и будто бы до срока – и перед ними мы обязуемся разгадать недосказанное ими слово, продолжить прерванную преемственность. Во-вторых, русская речь могущественна ее только исконным словом, но и умение слушать, присваивая на свой лад сокровища всех народов. В поэзии мы выработали особо строгую и своенравную школу перевода, которая требует не только разъяснить содержание иноземных песен, но и сотворить по-новому гармонию их формы. В совершенстве соединить обе задачи – дело провальное, но недостижимость идеала лишь побуждает нас по-новому исхитряться в алхимическом приближении к нему. Так, ни Набоков, ни Евгений Головин в своих переложениях «Пьяного корабля» не заменят вам Артюра Рембо, но каждый из них по-своему ответит на вопрос, почему и каким образом нужно было сочинить этот текст
Если вы пишете стихи и подвержены творческой зависти – займитесь переводной поэзией, где буквально сбывается предсказание Мандельштама:
И снова скальд чужую песню сложит
И, как свою, ее произнесет.