Полюшка

                Памяти моей бабушки, Остапенко Полины, посвящается...

Мой отец был ребенком во время Великой Отечественной Войны. И когда бы я не спрашивала его о тех годах, он чаще отмалчивался. Знали мы, его дети, только, что эти годы для отца были полные лишений, голодные, без родителей; его отец воевал, а мама погибла в первый год войны, в 1941 году, помогая партизанам. Но сколько мы с братом не пытались узнать, расспросить отца, все попытки были тщетными.
Но в один из дней Победы, 9 мая, когда я с детьми пришла поздравить родителей с праздником, отец, сидя за праздничным столом, выпил рюмочку водки за своих родителей, и вдруг уронил голову на руки, и заплакал. Война разом обрушилась на его седую голову. Рыдания сотрясали его немощное тело.
А потом, он поднял голову, его глаза затуманились, смотрели в даль, и он заговорил. Его лицо осветила улыбка, и он произнес по-украински: «Маты*, матуся**. Маты - яка она красыва була, наша маты***». А потом сказал по-русски: «..Ее черные смоляные волосы были до пояса, и их всегда прикрывал платок. На шее рубинами горели яркие бусы и в будние дни, и в праздники. Это то, что она оставила для себя из прежней жизни. А как она пела песни. Голос ее звенел, как звоночек».
«Нэсэ Галя воду, коромысло гнэтся, а за нэй Иванку, як борвынок въется…»***,- вдруг по-украински запел отец, прикрыв глаза, и был он в этот момент далеко, далеко от нас.
Песня оборвалась и снова отец продолжил рассказ, и в его словах звучала неприкрытая нежность, доброта: «Так как маты нас любила, больше никто и никогда не любил нас: меня, брата Колю, Галю сестренку и братишку Шурку. Она много работала, то корову доила, то нас малышей кормила, то сено в стог метала.
________
Украинский : *маты - мама, **матуся - мамочка. ***Маты - яка она красыва була, наша маты. Мама-какая она красивая была, наша мама.
****Нэсэ Галю воду, коромысло гнэтся, а за нэй Иванку, як борвынок въется. Несет Галя воду, коромысло гнется, а за ней Иванка, как цветок вьется.
________
И дом был на ней, хлеба пекла знатные и вкусности всякие. Духмяный запах маминого хлеба до сих пор помню. А какая веселая была, всегда улыбающаяся, глаза раскосые, как у тебя доця*».
И глубокая печаль поселилась в его глазах, он снова смотрел на нас и не видел. А я с замиранием сердца, слушала его рассказ.
«Батька мою маму увез из табара, она была молдаванская цыганка, стройная и гибкая, как стебелек, а когда пела, песни разлетались по деревни журчащим ручейком, и слушая ее, односельчане улыбались.
Наступал вечер, она звала нас: «Диточкы пийдиты до мэнэ»**. И начинала обнимать нас, целовать в волосы и лобик, скажет ласковые слова, прижмет к себе. А от нее пахло молоком, цветами и весной».
Отец снова замолчал, вздохнул тяжело и продолжил.
«Мне в 41 году было семь лет, Николаю - двенадцать, Шурке - пять годочков, а Гале едва исполнилось два годика. Отец боготворил маму, кроме как
кохана***, мы и не слышали другого обращения к ней отца, и семья была дружная, и дом полной чашей. Домик наш стоял на краю деревни. Я с детства помню маленькую хату, мне она казалось очень красивой, яркой. Крыша была крытая камышом и соломенными снопами, стены были побелены и расписаны яркими рисунками, цветами: желтыми, красными, синими. В середине хаты стояла побеленная печь с лежанкой, возле стен-деревянные лавки, в центре-стол. Мама сама расписывала стены символичными рисунками и цветами, орнаментами, которые, как говорила она, помогают отогнать злую силу. А во дворе всегда летом цвели алые маки, и было зелено, зелено вокруг. Но началась война, и отец ушел на фронт, а мама осталась одна с четырьмя детьми. Немцы вошли в деревню с шумом и треском мотоциклов, с гортанной немецкой речью, учиняли разбой и расстреливали селян. А маме нужно было выжить и сохранить детей».
Отец посмотрел на меня и сказал: «Это я сейчас понимаю, а тогда, тогда мы были маленькими детьми». Голос у отца задрожал и стал тише, но рассказ он продолжил: «Кто из мужчин не ушел воевать, молодые хлопцы, да пожилые, бежали в лес, и организовывали партизанские отряды. Но были и такие, как дядько Петро, молодой здоровяк, он стал полицаем.
Однажды ночью раздался стук в окно, и я проснулся, услышал, как мама с кем-то разговаривала и сказала, чтобы приходили через два дня, и добавила, что хлеба напечет.

________
 Украинский:  *доця-доча. **Диточкы пийдиты до мэнэ. Деточки идите ко мне. ***Кохана-любимая.
________ 
Так наша мама начала помогать партизанам, она пекла для них хлеб. Один раз в неделю раздавался стук ночью и дядька Афанас забирал хлеб, это был наш Голова - председатель колхоза».
Отец замолчал, взял сигарету и закурил, руки дрожали, он затянулся, пытаясь успокоиться.
«Все чаще днем стал заходить дядька Петро. Он хватал маму за руки, кричал: «Помогаешь партизанам, сдам тебя немцам!». Он всегда был пьяным, лицо становилось от злости бардовым. Мы боялись его, забивались в угол, было страшно. У него было ружье и белая повязка с крестом на рукаве.
Тень тревоги все чаще появлялась на лице мамы, и она просила нас не убегать далеко от дома, приговаривая шепотом, что немцы в деревне и что не дай Бог, шальная пуля.
А немцы свирепствовали, то последнюю корову увели из дому, то детей из нашего села старше 14 лет согнали и отправили в Германию, то соседей вывели из дома, дом подожгли, и дедушку расстреляли у нас на глазах. Баба Марыся кричала и плакала, а мама нам закрывала глаза, что бы мы не видели, как убивали немцы.
Мама привела бабушку к нам в дом, та слегла от горя и слез. Она выхаживала ее и сказала, что это теперь ее дом и она будет с нами жить.
Шли дни, и лето сменила осень, баба Марыся поднялась и начала понемногу помогать маме по дому.
И вот наступил тот страшный день. Был полдень, жара, солнце в зените, сентябрь, мы прятались от солнца в хате*. Мама наливала из **крынки молоко, делила на всех поровну. Немцы еще не добрались до нашей козы. В это время ввалился пьяный Петро, схватил маму за руку и заорал: «Так пойдешь со мной? Твоего Павло убили». Мама отшатнулась.
«А… партизанская сучка!». Петро потащил маму из хаты. Бабуля на пороге хаты, упала перед дядькой на колени: «Петро, Петро! Я же тебя маленьким выходила, лечила. Оставь Полю, у нее дитятки один мал мала меньше, пожалей деток». Петро рассмеялся, от него резко пахнуло самогоном, чесноком. Он стоял качаясь, крепко держал маму за руку и прохрипел: «Пошли, по-хорошему».
 Но мама в этот момент вырвала руку и выдохнула ему в лицо: «Павло-жив! Ты врешь-фашист!».
_______
Украинский: *хата-дом, **крынка-глиняный кувшин.
_______
Разъяренный полицай ударил маму по лицу, у нее из разбитого носа потекла тоненькой струйкой кровь, и каплями капала на белую сорочку-вышиванку*.
В этот момент во двор заехал мотоцикл с двумя пьяными немцами и офицером. Мы, дети, забились под лавку, бабуля закрыла нас. А дядька Петро уже орал: «Партизанка, партизанка!».  И обращаясь к немцам: «Я отведу ее в комендатуру». Но немецкий офицер был пьян и что-то резко сказал по-немецки: «Цушиесен!»**, и показал рукой на стог, стоящий вдалеке.
С мотоцикла соскочили немцы в касках. Они смеялись и кричали: «Шнель,шнель!***».  Тут завопил Петро, поняв, что будет дальше: «Да зачем же сразу расстрелять? Давайте дознаемся сначала».
Но было поздно. Немецкие солдаты поволокли маму за дом к стогу сена, который стоял вдалеке. Я все это видел из окна хаты.
Я не понимал немецких слов, но понял, что сейчас произойдет что-то страшное. До сих пор в памяти стоят ярко красные капли крови на сорочке-вышиванке у мамы и блестящие лаковые сапоги у офицера – немца».
Отец снова глубоко затянулся сигаретой и замолчал. Я заглянула ему в глаза, они были темными, как омут, и в них затаилась слеза. Прошли секунды, но мне показалось вечность. Голос стал еще тише. Отец был не с нами, он вернулся в осень сорок первого года.
«Дом стоял на окраине. Светило яркое солнце, испепеляла жара, в садах созрели яблоки, груши, абрикосы, стоял томный аромат спелых фруктов и звенящая тишина. От жары все живое притаилось. За домом, чуть поодаль, стояло два стога сена. Мы, дети, выскочили из дома, спрятались за ближний стог, а глазами следили за немцами.
Офицер что-то громко крикнул, щелкнули затворы. И в этот момент мама крикнула: «Фашисты», - последовал удар в лицо прикладом автомата. Яркий цветастый платок сбился и по плечам рассыпались волнами, роскошные смоляные волосы, карие раскосые глаза, как два уголька светились на бархатной коже лица. Мама была так молода и красива, и немецкий офицер невольно залюбовался ею. И даже пьяные солдаты замерли на мгновение. Офицер подошел и рванул сорочку и обнажилась девичья грудь. И загорелись, плотоядным огнем страсти, глаза фашистов.
________
*Сорочка-вышиванка - это льняная сорочка, вышитая вручную яркими узорами. Сорочка-вышиванка, является элементом национальной украинской одежды. Немецкий: **цушиесен – расстрелять, ***шнель-быстро.
________
Полицай Петро вскрикнул: «Нет!».
 Офицер резко повернулся и выстрелил в него. Петро упал, широко раскинув руки, в траву.
Нас, детей, парализовал страх, и мы не заметили, как маленькая Галя, замотанная в тонкий платок, перевязанный под мышками, отошла от стога и уже пошла по полю, собирая цветочки, в руке у нее были васильки. Она медленно шла босая по траве, широко расставляя свои маленькие ножки, и напоминала маленькую бабульку.
Коля закричал: «Галю, Галю…». Но она не слышала, продолжая потихонечку идти по полю, держала своими ручонками тоненькие стебельки ярко-голубых васильков.
А в это время офицер сбил с ног маму. А второй молодой фашист увидел маленькую Галю, которая шла прямо к стогу, где лежала мама. Немцы отпивали что-то из бутылки. Молодой фашист, покачиваясь, не ровной походкой пошел в сторону малышки.
 И мама из последних сил крикнула: «Галю,бижи,донечко,бижи…»*
Мы были пригвождены всем происходящим. Но крик мамы вывел нас из оцепенения. Коля выскочил и побежал за Галей, за ним побежал Шурка, брат обернулся, схватил Шурку за руку, и потащил за собой. Немец догонял Галю. Но детские ноги быстрые. Коля подхватил на руки сестренку, в другой руке рука Шурки и они бежали так быстро, как только могли, их гнал страх…
Немец остановился, плюнул в траву, пару раз выстрелил, но не попал в детей.
А Коля с братом и сестренкой на руках убегал в сторону леса все дальше и дальше».
Отец замолчал, потянулся за сигаретой, но рука опустилась, так и не взяв ее. На его лице отразилась боль.
«У меня ноги приросли и я не мог сдвинуться с места. Маму били. Я увидел, как офицер расстегнул ремень. Она уже не стонала от каждого удара сапогом…
Фашистов было трое. Полина все поняла. И в секунды начала молиться: «Только бы детей не тронули и быстро умереть… Господи, помоги…».
Ремень упал в траву, фашист навалился на нее, и она, собрав все свои силы, плюнула ему в лицо.
________
Украинский: *Галю, бижи донечко, бижи. Галя, беги, доченька, беги.
________
Он ударил ее пистолетом по голове и сознание покинуло ее.
Офицер поднялся, брезгливо выругался: «Руссишь швайн»*, и махнул рукой солдатам, пропуская к телу, неподвижно лежащей, мамы.
Мама лежала в стогу, не двигаясь, не удобно запрокинув голову и подогнув ноги, ее шерстяная юбка задралась выше колена… Она была без сознания.
Но в последние секунды ее сознания перед ней пронеслась вся ее счастливая жизнь: табор, вечерний костер, звон монисты, танцующей цыганки, и как она поет под звуки рыдающей скрипки. Всплыло лицо ее бабушки, которая качала головой и просила ее: «Полюшка, не будет с ним счастья, одна беда будет...» И тут она увидела на руках первенца Коленьку и мужа Павла. Он целовал ей руки и волосы и шептал: «Спасибо, кохана!».
Свет потух, сознание покинуло ее…
Немцы надругались над мамой. Пили самогон, дико хохотали…
Это было, как в страшном сне…
А я, я даже не плакал, только опускал голову в стог с сеном, поднимал и шептал: «Матуся, матуся, матуся…»
Потом я увидел, как офицер зажег зажигалку и бросил в стог, где лежала мама. Стог вспыхнул, как факел.
Больше я не помню ничего. Меня нашла утром в траве, возле стога с сеном, бабуля Марыся, я был в беспамятстве. Две недели она отпаивала меня настоями трав, а я все бредил и бредил, звал маму: «Матуся, матуся, маты…».
Мой брат Коля, Шура, и сестренка Галя, исчезли, и никто не знал, где они.
Бабуля выходила меня. И однажды, я услышал страшный рассказ бабушки, о том, что сделали фашисты и как сожгли ее в стоге сена.
Мне часто снилась мама, и уже, когда я стал взрослым, мама пришла ко мне во сне и рассказала, что чувствовала и как прожила последние минуты своей жизни».
Отец опять замолчал, руки его дрожали, глаза были полные слез. Мне показалось что за минуты рассказа отец в мгновение постарел лет на тридцать. Он снова заговорил: «И сейчас, я закрываю глаза и вижу, как моя матуся, целует меня в лоб, в глаза, и я чувствую ее запах молока, запах весны и цветов…»
_________
Немецкий: *руссишь швайн – русская свинья.
_________
Отец прикрыл глаза, и по щеке скатилась одна за другой слезы.
И прошептал: «Моя любимая мамочка, моя матуся, маты… Я ничего не сделал, чтобы тебя спасти».
Вот такой рассказ я услышала от отца о своей бабушке, о страшном военном детстве отца и о первых месяцах войны.
И плачет скрипка в руках цыгана о нашей Полюшке, и звучит песня цыган о доле, о войне, о любви, о трудной судьбе цыганки…



10.03.2020 год