Князь Ливен спускался по широкой лестнице Аничкова дворца, не глядя перед собой. Странное чувство — высказал императору истину в лицо, и его отпустило. Должно быть страшно за собственное будущее, за будущее его семьи, детей, и десять лет назад он бы испытывал эти чувства. Нынче же было все равно. И в то же время беспричинно весело.
Минуту назад, стоя перед императором Николаем, Кристоф проговорил тихим голосом, глядя в серо-голубые навыкате глаза, те самые глаза, в которые многие подданные предпочитали не глядеть: «С вашей безрассудной уверенностью в собственной правоте можно вести Россию лишь к гибели». Что он еще мог сказать после часа аудиенции, наполненного всевозможными унижениями? Его обвиняли в «дурных решениях» и в «неспособности». Мол, он не должен был тогда, шесть лет назад, отговаривать государя от похода на Париж. Не должен был дать Англии мириться с Францией. Должен был воспрепятствовать отправке Стратфорда-Каннинга в качестве посланника. «Я полагаю, вас подкупили тамошние вольнодумцы!» - припечатал Николай. - «Да что там «полагаю», я в это м почти уверен!»
Любой другой бы на месте светлейшего князя затрепетал, побледнел или порозовел, схватился за сердце. Кристоф-Генрих и сам почувствовал, как сжимается горло, потому как не думал он, что за верную службу будет вознагражден вот таким образом. «Вы сами приняли решение, Ваше Величество», - холодно произнес Ливен. - «Ежели вы желаете врагов, кто же вам смеет отказывать?»
Николай замолчал. Его чеканное, правильное лицо скривилось в подобие досадливой гримасы. Верно, он сам не знал, почему внутри себя так боится этого его приближенного и не может накричать на него, отправив восвояси, как бы сделал с любым другим, даже с родственником вот этого Ливена — главой Третьего отделения графом Бенкендорфом? Почему ему хочется говорить и переубеждать этого высокого сухого старика с неумолимым выражением глаз? Неужто потому что он так похож на свою покойную мать, гувернантку Николая, и этот взгляд напоминает ему не самые приятные моменты из раннего детства?
«Но вы не проявили должной твердости», - начал Николай. - «Как мой представитель, вы должны были...» Кристоф его уже не слушал. Что этот император может понимать в дипломатии? Николай четко усвоил одно — нужно поддерживать монархии и ненавидеть республики. Союзники по Священному Альянсу — друзья, остальные — враги. В этих аксиомах его неизбежно убеждает канцлер Нессельроде, и государь счел, будто действительно разбирается во всех тонкостях политики. О том, что союзники давно сговариваются за его спиной, он не ведал. Ливен его просветил, и что ж? Получил обвинения в некомпетентности.
«Я разочаровался в нем», - записал Кристоф у себя в дневнике, когда добрался до дома. А в начале правления столько возлагал надежд. Новый государь, выросший в стороне от интриг Большого Двора, готовый с энтузиазмом внести изменения. Как там писал Пушкин? Пушкина тоже более нет, убит на нелепой дуэли... Тоже жертва разрушенных надежд на то, что все изменится.
Начало правления ознаменовалось известным событием на Петровской площади. Следствие было необычно долгим, и граф, следивший за тем, что происходит в Петербурге, издалека, недоумевал — зачем растягивать на полгода? Не так-то много замешанных в это происшествие. И все понятно — попытка переворота, виновным — каторга или смертная казнь. Потом его шурин Александр Бенкендорф все рассказал. Дело в том, что подследственные предлагали различные дельные идеи, и государь, заинтересованный в благе Отечества, выслушивал возражения. Потому и был к ним так милостив. В Британии, например, висели бы все триста человек, а не пятеро зачинщиков.
Шло время. Реформы не проводились. Старший брат Кристофа, Карл, ставший министром народного просвещения при Николае, через три года ушел в отставку из-за путанного конфликта с Третьим Отделением и императором лично. «Ему ничего не нужно», - написал старший из князей Ливенов в личном письме, переданном из рук в руки. - «В нем нет ничего, кроме страха. По сути, он ощущает себя выскочкой. В этом все его проблемы». Сперва Кристоф подумал, что брат так вымещает свою обиду за то, что на старости лет опозорен и оказался не у дел. Но потом, после своего приезда в 1831 году, дабы замещать Нессельроде на должности министра иностранных дел, почувствовал правоту слов Карла фон Ливена на себе. Даже само петербургское общество изменилось. И не только потому что прежние люди сменились новыми. Обращение другое, манеры иные, какие-то более зажатые. Даже в светских гостиных старались не говорить на серьезные темы, вроде политики или философии, скатываясь на пустую болтовню. Веселились много, но это веселье позволяло забыться...
Тогда император показал свое истинное лицо. Самоуверенность в сочетании с бесконечным страхом того, что его сочтут выскочкой, что некто в один прекрасный миг с хохотом воскликнет: «А король-то голый!». В своих приближенных Николай, в отличие от Александра, не хотел видеть друзей. Ему нужны были рабы, безусловно исполняющие его волю и не прекословившие. Нессельроде с этим отлично справлялся. Кристоф фон Ливен не мог и не хотел так поступать. И вот, сегодня, 11 мая 1837 года, он высказал все, что думает о царствовании Николая Первого. Высказал, ожидая бесконечных кар на свою голову. Но терять было нечего. Умерли младшие дети, как-то вдруг, от пустой хворобы. Третий сын... Он теперь ему не сын. Жена поникла духом от всех этих событий, и пришлось ее отправлять за границу, иначе она сама умерла бы. Князь фон Ливен теперь один, по сути. И ему все равно, что будет дальше...