Сколько помню себя – не любил одеваться.
Разве надобно столько тряпья, чтоб взобраться на крышу?
Зовут – не слышу.
Мать изводил. В новом – невозможно выйти.
В белом – выглядывал из дверей.
В чистом и глаженом – опрометью,
Краем двора, тенью забора,
Мимо честной заплатанной компании.
Увидят – дело дрянь, заметят – как разденут. – Не видели?!
И только лишь когда оно устаревало,
Горело, пачкалось, дралось,
Просвечивало в ясную погоду – тогда носилось.
Я сам к нему цеплялся, как репей, донашивая гордо и упрямо,
Покуда было в пору, с горы да в гору. Без разбору …
- Стреляй! Мать зашьет.
Впрочем, мог и щегольнуть.
«Эй, кительный! Подь сюды …
Ха-ха, привет: без пуговиц походишь.
Да на, держи, не жалко … Держи карман!»
Такое щегольство.
А в школе все нарядно.
Мы с Юркой засучили рукава, на раз-два-
Три! – кричим – ладонь в ладони,
Напружились. – Давай! – Ну, дали маху.
Доигрались. А рубаху я порвал ему
Случайно.
Нас, понятно, разлучили.
Нас учили по старинке.
«В рукава просунул руки …»
Ну и ходим, руки в брюки.
- А в соседней школе, слыхал, карманы зашивают.
«Жил в Америке стиляга …»
Наконец-то выходной!
На дворе с утра шашками гремят,
Домино стучат, бабы-лотошницы,
А мы в китайских кедах, сатиновых штанах играем в футбол.
Долго играем. Пока не зальет.
Да ты и так мокрый. Мокрый, хоть выжми.
- Мокрый, как цуцык!
- А кто это такой?
- Придешь домой – мать те объяснит.
Сколько еще расти, сколько впереди?
Да нет, гляди:
Ребятня мужает вроде,
Удобство уступает моде,
Сатин, фланель, вельвет
Ветшают на глазах.
А девочки уже не так смеются.
И наши пацаны жесточе бьются.
Из-за нее? – подумаешь, коза.
Я слов не находил, чтоб передать надежды,
Которые носить умела Ты,
На плечике прозрачном,
На крылышке ветровки,
На кончике языка …
Нашел – дарю – не рада?..
Так мне и надо.
Прошляпил. Шляпа. Рифмоплет несчастный.
Разинул варежку, раскис, размяк. Растяпа.
- Привет. Айда в кино?
Идем. Навстречу Леха. Дерется не плохо.
- Плохие новости из Чили! – Учили.
- А джинсы у них не хуже, чем в Америке.
Народ в истерике.
Серега, старший, шибко ловкий.
Достал две новеньких битловки.
Теперь он счастлив и счастлив.
В подъезде краскою: «Лонг лив …»
Уже на первом курсе
В знак того, что мы всегда в
Отличной форме,
Выписываем все марки всего, что есть Супер:
Режем прямо на столе, на кафедре,
На долгую память.
Зачет: «А знаете ли …»
- Ли – это фирма!
Дорогая мама!
Извини, рука упорно отказывается писать, после дневной работы.
В голову тоже ничего не лезет, кроме «раз-два-левой».
Кормят нас хорошо, но все равно хочется.
Фланелевые портянки не помогли. Но ты не беспокойся,
Тут все посбивали ноги в новых сапогах.
Одели нас в старые выцветшие х/б.
Зато на них ничего не видно, стирай – не стирай.
Командир по-русски, кажется, ни бэ ни мэ, а вот песни любит …
Песня! Где ж ты раньше была?
- и выштопан на штормовке /это, помню, студенческое/
- новые солдаты будут примерять /после нас, наверно/
- наденем фраки и закружимся в судьбе /как, уже болит?/
- и вот уже сымаем пиджаки /хохмач он неисправимый/
- и джинсы в совхозах бесплатно дают /а нам – телогрейки/
- не шей ты мне, матушка /что ж так жалостно и близко/
- полоскала каргополочка белье /где этот город?/
- шитье-прилежанье, а смолоду нас /сочинял я сам!/
- сшил хламиду из соленых парусов /что-то очень древнее/
- залатаю золотыми я заплатами /а вот так наше/
- мы купались неглиже /ну разве что/
- ах, душа моя тельняшка /не мое, а не забыть/
- Слышишь?
В нашем доме слышно хорошо.
Вот малыш за стенкою пошел.
Он пищит, не хочет одеваться.
Пусть пищит! Я старше лет на двадцать.
Разодет бывал по самый нос.
И я, как он, дичился, рос и вырос.
Поэзии язык,
Ты нам на вырост.
1987-90 гг.