ГЛАВА 1
мой новый старый дом
твоя печаль исконна
ты — патриарх домов
ты — пращур
ты — могила...
Теофил де Шато-Бонеми
Из книги «Сто лет эраклейского верлибра»
Самобеглый дилижанс, заскрипев тормозами, остановился на станции.
Никогда не понимал людей, которые боятся и избегают повозок, перемещающихся без помощи лошадей, быков и прочих четвероногих. Не вижу ничего опасного или странного в силе пара, которая движет поршневой механизм, а от него, через кривошипно-шатунную пару и колёса. Ну и что с того, что воду в котле разогревают огненные саламандры? Не драконы же, в конце концов... Да и откуда в нашей просвещённой державе взяться дракону? Если какие-то и жили в незапамятные времена, то их уничтожили лет пятьсот назад. Против технического прогресса ни одно чудовище не устоит, особенно если оно вредит человеку самим существованием своим. А огненная саламандра — животное полезное и практически безобидное, если, конечно, не хватать их голыми руками. И воду в котлах паровых машин разогревает отменно. Уж я-то знаю. Когда-то давным-давно по настоянию семейного совета меня отправили в столичный университет получать инженерное образование. Шесть долгих лет я изучал рудознатство и металлургию, механику и кузнечное дело, химию, оптику и даже новомодный, почти неисследованный, магнетизм.
Впрочем, я отвлёкся...
Самобеглый дилижанс, заскрипел тормозами, выпустил облако пара и остановился на станции Вальяверде. Об этом свидетельствовала яркая надпись, сделанная флуоресцирующими красками. Что ж... Это и была конечная цель моего путешествия — культурная столица Империи, город зодчих, художников, скульпторов, музыкантов и поэтов. После далёкой южной Сальгареды, пропитанной копотью и дымом доменных печей, наполненной грохотом кузниц, Вальяверде могла показаться раем на земле. По крайней мере, так писал мне Ансельм де Турье — мой давний друг и один из лучших поэтов Империи, на мой взгляд. Что ж, я давно хотел поменять климат, а тут подвернулась такая прекрасная возможность.
Я сердечно распрощался с попутчиками. В эту поездку у нас подобрались удивительно душевные люди в купе. Седоватый майор, направляющийся ещё дальше на север, чтобы вступить в командование гарнизоном пограничной крепости. Майорша — лет на двадцать моложе супруга, хорошенькая, остроумная и весёлая, но напрочь лишённая желания флиртовать с незнакомыми людьми — чрезвычайно похвальное качество. Молодой священник, только что окончивший теософский факультет в Салуццо и, благодаря отменному прилежанию и глубоким знаниям, заслуживший право самостоятельно выбрать приход. Теперь он ехал в далёкую деревушку, окормлять паству из полутора сотен горцев. Как ни странно, за полных пять суток пути мы не надоели друг другу и не воспылали взаимной ненавистью, как это часто бывает в дальних поездках. Дилижанс стоял в Вальяверде совсем немного, поскольку из за снежных заносов в долине выбился из графика, поэтому провожать меня не пошли.
На улице царила прекрасная, по-настоящему праздничная погода. Небольшой мороз, лёгкий снежок, остающийся на шляпах и пелеринах алмазной пылью. Мимо мчались нарядные санки — одноконные и пароконные — с благородными кавалерами и прекрасными дамами. Очевидно, неподалеку от станции располагался каток. Я слышал, что в Вальяверде катание на коньках по популярности не уступает поэзии. Ну, как минимум, занимает второе место.
Помощник возницы вытащил из багажного отделения мой баул с вещами и саквояж с письменными принадлежностями. Поставил на снег. Сверху водрузил клетку с котом. Да, место этого зверя в моей жизни — отдельная история, которую не в силах воспеть никто из современных поэтов. Да и в числе величайших мастеров прошлого найдутся считанные единицы, обладающие даром подобной мощи. Здоровенный зверь. Снежно белый, глухой и злобный, как четыре овчарки сразу. Но мы с ним привыкли друг к другу и отлично дополняем имеющиеся достоинства и недостатки. Я зову его Теодором.
Я сунул в ладонь помощника возницы мелкую монетку, кивнул ему и уже прикидывал, как половчее взять багаж, и не позвать ли станционного носильщика, когда ко мне быстрым шагом приблизился невысокий человечек с длинным и худым, гладко выбритым лицом и блеклыми глазами. Одет он был в потёртый тёмно-синий коут с облезлым меховым воротником и треуголку без плюмажа.
— Господин Квентин де Грие? — осведомился он, приподнимая шляпу.
— Да, это моё имя. — Я окинул незнакомца внимательным взглядом. Опасности он точно не представлял. Никакого видимого оружия, а у меня на боку — старая добрая шпага сальгаредской стали, и ещё сюрпризы имеются, о которых совсем не обязательно знать каждому встречному. — С кем имею честь?
— Меня зовут Теодор Юнкус, — ответил человечек.
— Как, простите? — Вот как тут сдержаться?
— Юнкус. Теодор Юнкус.
И тут меня согнуло пополам от смеха. Понимая, что это неприлично, невежливо, в конце концов, попросту некрасиво с моей стороны, я всё равно не мог остановиться. Казалось бы, тёзка кота, а какие они разные! Один — горделивый зверь, способный откусить палец за то, что ты не вовремя решил почесать его за ухом. Второй — невзрачный, замызганный, с дрожащим вкрадчивым голосом.
Теодор Юнкус терпеливо ждал, когда я возьму себя в руки, распрямлюсь и вытру слёзы, выступившие на глазах. Он его скорбного выражения лица мне стало стыдно.
— Прошу прощения, мастер Юнкус. Я готов вас выслушать.
— Благодарю вас, господин де Грие. Я — доверенное лицо её светлости Алоизы фон Геммельдорф, герцогини Кранг. Выполняю некоторые поручения. В настоящим момент я должен сопроводить вас в жильё, которое снято для вас и помочь обустроиться.
—О, мастер Юнкус! Рад встрече!
Я не лукавил. Ведь в Вальяверде прибыл именно по приглашению герцогини Кранг. Ансельм де Турье долго уговаривал меня, слал письмо за письмом, в которых рассказывал, как вольготно живётся здесь поэтам. Да-да! Слава культурной столицы закрепилась за этим городом давно. Любые представители искусств пользовались заслуженным уважением и почётом, но самое привилегированное место среди них занимали, кончено, поэты. Их приглашали ко двору меценаты, спорили за право принимать самых лучших. Дарили дорогие подарки. Подкупали и перекупали. Устраивали выступления — просто чтения, индивидуальные и групповые, поэтические турниры, песенные состязания. Лучшие из поэтов купались в славе, как птицы в воздушных потоках, как сильфиды в пене морской...
Ансельм уговаривал-уговаривал и, в конце концов, я согласился.
Отсюда и всё моё путешествие. Вот и первопричина ночного появления на станции Вальяверде.
— А я как рад, господин де Грие! — улыбнулся Теодор. И, хотя лицо его оставалось кислым, как недозрелая слива, я ему поверил. Человек мёрз, поджидая дилижанс, но всё же дождался. — Прошу вас следовать за мной!
Он подхватил мои баул и саквояж, оставив клетку с котом. И правильно сделал. Чужого человека мой зверюга может цапнуть даже через решётку. С ним нужна осторожность, осторожность и ещё раз осторожность.
Шли мы не далеко. Изящные санки, запряжённые парой серых в яблоко лошадок, ждали нас в полусотне шагов. Возница в чёрной с бирюзой ливрее — цвета герцогини Кранг — сидел на облучке неподвижно, как изваяние. Юнкус аккуратно закрепил вещи ремнями и жестом пригласил меня усаживаться. Сам устроился напротив, продолжая благоразумно держаться подальше от своего мохнатого тёзки.
— Её светлость приказала передать, что она счастлива будет встретиться со столь известным поэтом. Её светлость уверена, что с вашим приездом уровень её поэтического окружения укрепится настолько, что займёт лидирующее положение в славной Вальяверде, — провозгласил Юнкус, когда экипаж тронулся с места.
— Боюсь, её светлость слишком добра ко мне, — я пожал плечами. Не то, чтобы я не люблю, когда меня хвалят. Люблю, но не в глаза. От этого я смущаюсь и даже теряюсь, могу начать запинаться и говорить всякие глупости от волнения. Тем более, не люблю, когда меня славословят. Похвала должна быть по существу, за что-то конкретное, а не вообще за то, что я такой замечательный, великий и знаменитый. Ну, знаменитый... в узких кругах. Но уж точно не великий и не замечательный. Хотя Ансельм придерживается иного мнения, но он всегда отличался излишней восторженностью. — Предпочитаю, чтобы меня оценивали по делам и текстам. Надеюсь, не дам её светлости повода разочароваться.
— Я уверен, господин де Грие, что вы не дадите ни малейшего повода! — воскликнул Юнкус. — Смею вас заверить, я присутствовал, когда господин Ансельм де Турье зачитал несколько ваших стихотворений. Я был в совершеннейшем восторге!
— Вот как? — Этому человечку наконец-то удалось меня удивить. — Вы разбираетесь в поэзии?
— На уровне обычного слушателя! Не более того! Но я не пропускаю ни одного выступления поэтов при дворе её светлости. Конечно, когда это не препятствует исполнению служебных обязанностей.
Санки мчались по широкой улице. После тесноты Сальгареды мне казалось что мы едем в чистом поле. Простор, широта, свежий морозный воздух. Над головами пешеходов не нависали мрачные серые здания с выщербившейся лепниной и крохотными балкончиками, где хватало места разве что перину выбить.
— Проспект имени императора Юлиуса Луция Гая Третьего, — заметив мой интерес, подсказал Юнкус.
Ну, само собой. В нашей Империи главные улицы всех городов носят имя этого правителя, который сделал, казалось, невозможное. Объединил шесть независимых королевств и десяток герцогств в единое государство. Бескровно объединил, пользуясь исключительно дипломатическими методами. С той поры у нас наступила эпоха процветания, которую многие так и называют — Эпоха Юлиуса Луция. От северных гор до южных морей раскинулась держава, а восточные и западные недружелюбные соседи присмирели и не смели более тревожить наши рубежи. Наконец, наступили века расцвета торговли, науки, промышленности, искусств и ремёсел.
Несмотря на позднее время суток, по тротуарам прогуливались многочисленные прохожие. Нарядные дамы и кавалеры. Люди, одетые попроще и победнее, но, тем не менее, не изнурённые непосильным трудом, а это о многом говорило. Когда городское простонародье находит время побродить вечером по улицам, порадоваться и повеселиться, значит, жизнь удалась. Уличные торговцы сладостями и напитками наперебой расхваливали свой товар. Мальчишки продавали вечернюю газету, выкрикивая заголовки, которые пока ни о чём мне не говорили. Вот обживусь, тогда начну улавливать в них определённый смысл.
Ярко светили матовые стеклянные шары, заполненные слизью альваренских аксолотлей. Когда-то мне пришлось досконально изучить технологию изготовления уличных светильников.
Аксолотли обитают в одном лишь месте — там, где река Игуара на широкой низменности превращается в болото, заросшее тростником и хилыми болезненными деревьями на редких островках. Долина почти круглая — пять на шесть миль. Путешествовать там крайне опасно, поскольку опасность для человека представляют не только хищные рыбы, крокодилы, гигантские черепахи, ядовитые змеи, лягушки и пауки, но и мошки, от укуса которых несчастный покрывается язвами и сходит в могилу за трое суток или распухает, чернеет и отправляется на встречу с Господом уже к вечеру того же дня. Ядовиты там и цветы, и грибы, выбрасывающие при неосторожном прикосновении облако спор. Но ловцы аксолотлей, несмотря ни на что, отправляются туда снова и снова. Крупных амфибий ловят сетями, стараясь не повредить, и вывозят в чанах с водой через бурное море в Империю. Там аксолотли получают просто райские условия существования по сравнению с дикой природой. Их кормят, убирают за ними, чистят, сливают воду, заменяя на свежую...
Но периодичность, с которой аксолотлям нужно менять воду, знают только обученные и получившие определённый опыт люди. На гладкой и скользкой коже этих амфибий есть железы, вырабатывающие ценную слизь. Как потовые железы у человека, только влиять не количество вытекающей слизи мы ещё не научились. Один аксолотль, вроде бы и не крупный, даёт много. Второй — здоровенный и откормленный — совсем немного. Поэтому действует только метод проб и ошибок. Вода сливается, когда концентрация слизи в ней достигает совершенно точного значения. Больше — можно, меньше — работать не будет. Точное соотношение «вода-слизь» в весовых частях сохраняется в тайне на протяжении полутора веков.
Дальше — совсем просто. Затворённый квасцами водный раствор слизи приобретает способность в светлое время суток впитывать солнечный свет, накапливать его, а в тёмное — отдавать в виде яркого бело-голубого света. Добавка водного раствора цинкового колчедана и льняного масла делает смесь морозоустойчивой. Всё это я знаю очень хорошо, поскольку два года жизни посвятил скучнейшей работе в Тьяццо-Тиррено на мануфактуре по производству аксолотлевых светильников.
Власти Вальяверде на освещение улиц не скупились. Фонарные столбы торчали каждые пятнадцать-двадцать шагов. С одной стороны — признак роскоши, но с другой — показатель заботы.
Навстречу нашим санкам попадались экипажи, где сидели люди с разрумянившимися счастливыми лицами. У многих в руках рассыпали искры панажанские свечи. Звенели бубенцы и бляшки, нашитые на сбрую.
Вот мы въехали на крутой мостик с ажурными кованными перилами. Я помнил, что Вальяверде стояла в устье реки Дора-Пьяве, там, где она, привольно текущая в плодородных долинах, разделяется на десяток рукавов перед впадением во Внутреннее море. Поэтому город разделён зажатыми в гранитные и базальтовые плиты каналами на сотню островов, а соединяют их мосты — один другого краше. Из писем Ансельма я знал, что у каждого из них есть своя отличительная особенность и своё название.
— Как зовётся этот мост? — спросил я Юнкуса, но ответить мой провожатый не успел.
Едва он открыл рот, как раздался ужасных грохот и в полумиле от нас в небо взвились разноцветные фейерверки. Синие, красны и зелёные огни рассыпались с треском и вспышками, разлетелись на тысячи искр, которые медленно опадали в чёрном зимнем небе.
Человек герцогини, словно извиняясь, развёл руками.
— У вас какой-то праздник? — спросил я, перебирая в уме все известные мне памятные даты.
— Что вы, господин де Грие! — вздохнул Юнкус. Сегодня никаких праздников. Просто у Йохана Вануковича хорошее настроение.
— Йохан Ванукович? — удивился я. — Кто это?
— Бан Пшичины.
О Пшичине я слыхал. Пасторальная провинция на юго-востоке. Пшеница, виноград, фруктовые сады. Тонкорунные овцы и молочные коровы. Местность, видимо, красивая, но до безумия скучная.
— Бан — это правитель? — догадался я.
— Один из семи. Йохан Ванукович — самый богатый из них. Но в Пшичине он томится. Поэтому осчастливил своим присутствием Вальяверде. Известный меценат, но, простите меня, господин де Грие, деревенщина деревенщиной.
Наверняка это самый бан Пшиичны переманил со двора герцогини пару-тройку подающих надежды поэтов, заслужив тем самым лютую неприязнь её светлости. Ну, а слугам сам Господь велел придерживаться того же мнения, что и хозяйка.
— А много ли в Вальяверде меценатов, — решил углубить и расширить тему беседы я, — которые могут составить конкуренцию её светлости и бану Пшичины?
— Не так, чтобы много, — после некоторой заминки ответил Юнкус. Видимо колебался — сказать правду или заявить, что у герцогини вообще нет равных в городе. — Семья баронов с севера — Грета и Ганс фон Ульф. Денег куры не клюют. В их землях не так давно нашли месторождение сапфиров — самое богатое, пожалуй, в Империи. Кира Минутолло — вдова банкира из Кадельяно. Вам должна быть знакома эта фамилия.
— Может быть... — Я пожал плечами. — Что-то слышал, возможно, но не припоминаю.
— Ещё услышите, — пообещал Юнкус. — И его высокопреосвященство Ферондо ди Тракатто, кардинал Вальяверде.
— Как? И его высокопреосвященство благоволит к поэтам?
— О! Наш кардинал — личность просвещённая. Иной раз сам снисходит до участия в поэтических турнирах.
— Конечно же, побеждает? — усмехнулся я.
— Конечно! А куда деваться? Но, к чести его высокопреосвященства, он не злоупотребляет саном и пишет стихи не чаще, чем раз в полгода.
Тем временем санки съехали на улицу поуже и освещённую гораздо меньше. Здесь не чувствовалось той роскоши и размаха, что были присущи проспекту императора Юлиуса, но сохранялся дух зажиточности и милого, слегка провинциального, уюта. Крылечки, медные колокольчики, крюки, где летом наверняка подвешивали вазоны с цветами, резные ставни, островерхие черепичные крыши. Из труб шёл дым. За ставнями горел свет. Квартал, населённый добропорядочными обывателями. Не уверен, что мне сюда, но в глубине души вдруг возникло желание поселиться на подобной улице, обрасти знакомствами, ходить по вечерам не на поэтические турниры, а в гости к соседям на чашку горячего чая и домашний пирог.
На следующем перекрёстке мы свернули налево, пересекли по узкому мостику ещё один канал — водная гладь скована льдом — и остановились у крыльца.
— Вот и ваш дом, господин де Грие, — объявил Юнкус, спрыгивая на снег. — Жильё снято на полгода. Все расходы за счёт её светлости.
Я покинул сани, задрав голову, оглядел фасад. Три этажа. По традиции старых городов Империи дома устремлялись вверх. Только самые богатые люди могли себе позволить строения, разрастающиеся вширь, окружённые парками и садами. Ну, как по мне, так и три этажа для меня много.
— Вот ваш ключ, — продолжал мой спутник. — Завтра я пришлю вам временного слугу. Он поможет разобраться с бытом. Вам нужна будет кухарка или предпочитаете столоваться в харчевне? Здесь есть неподалеку одна с неплохой кухней...
— Благодарю, — я улыбнулся, принимая тяжёлый ключ. — думаю, завтра я во всём разберусь.
— Конечно! — Юнкус понимал всё с полунамёка. Весьма похвальное качество. — Не смею вас более отвлекать. До завтрашнего утра!
Он прыгнул в сани. Безмолвный возница хлестнул коня вожжами, и через несколько мгновений мы с Теодором остались на крыльце нашего будущего жилья. Над Вальяверде царили зимняя ночь и тишина. Даже отголоски веселья бана Вануковича не долетали в этот квартал.