ГЛАВА 4
пред ликом смерти и поэт и герцог равны
но кто из них
занозой в памяти людской засядет
на долгие века
Юнг фон Бекк
Из книги «Сто лет эраклейского верлибра»
На похороны Ансельма я прибыл в гордом одиночестве. Оказалось, что это очень просто. Мой новый слуга — тот самый вихрастый малый, в сопровождении которого явился в злополучное утро мой спаситель Теодор Юнкус — сбегал и поймал извозчика. Хозяева санок, запряжённых резвыми лошадками рысистых кровей, дорого за свои услуги не брали. Где находится городское кладбище для богатых и знаменитых, все они знали. таким образом, я добрался к назначенному времени (и даже чуть-чуть раньше) без особых трудностей.
Должен заметить, что слуга, которого звали Люка, как святого из доимперской истории, оказался смышлёным и расторопным малым. Он быстро навёл порядок в моём новом жилище, даже паутину по углам вымел. Сбегал в ближайшую харчевню и принёс горячий завтрак, завёрнутый в несколько полотенец, чтобы не остыл по дороге. Вычистил и выгладил одежду из баула, развесил её в шкафу. Собрал кое-какую мелочь — рубашка, носки пара платков, смена исподнего — и отнёс к знакомой прачке, которая обещала к вечеру всё вернуть чистым и свежим.
Он даже с Теодором поладил! А я с большой опаской ожидал, как примет кот незнакомого человека в доме. С несколькими слугами мне пришлось расстаться именно из-за его склочного характера. Теодор всегда любил выпрыгивать из-за угла и кусать проходящего мимо за ноги. Не в шутку прижимать зубами, как делают, играючись, многие коты, а вгрызаться по-настоящему до крови. И когтями помогал. Покусанные слуги уходили, громко хлопнув дверью. Некоторые выставляли особый счёт за лечение, а некоторые даже не просили недоплаченное жалование, лишь бы не видеть больше это белое мохнатой чудовище. Но вот Люка как-то сразу настроил Теодора в свою пользу. Накормил его не карасиком, а куском жирной форели. Не пытался погладить или как-то иначе проявить фамильярность. Но уже к обеду у них воцарилось взаимопонимание, а это дорогого стоит! Не знаю, может быть, Теодор решил что это его слуга, а не мой и поэтому терпел. Кто-то же должен подавать еду по первому крику?
Наверное, когда-то кладбище располагалось за городом. Но Вальяверде разрастался стремительно. Я уже разузнал, что большим заблуждением было считать его городом исключительно для людей искусства. Тут хватало и разного рода мануфактур, но, в отличие от Сальгареды, не связанных с углём или металлом. Зато в Вальяверде ткали лёгкое и тонкое полотно, плели кружева, тиснили кожу, красили ткани. Хватало здесь и ювелирных мастерских, но, конечно, не сравнить с Альтенбургом.
Вначале я увидел златоверхий храм. Семь куполов, рвущиеся к небу шпили, увенчанные символами Веры, белокаменные стены, стрельчатые окна колоколен. И лишь через два моста — один украшен статуями грифонов, чьё существование ставится отдельными учёными под сомнение, но, в целом, наукой не отрицается, а второй ограничен перилами, выполненными в виде кованных роз, которые переплетались, будто живая ограда — показалась кладбищенская стена, сложенная из «дикого» камня.
Извозчик остановил около широких ворот, где разбитные торговцы предлагали свечи, букетики прихваченных морозом цветов, венки из еловых веток. Это для мёртвых, а для живых — засахаренные орешки и цукаты, баранки и ватрушки, подогретое вино и сладкий чай. Я купил венок за серебряную монету и букетик из восьми белых нарциссов. Покойный любил жизнь во всех её проявлениях, стремился брать от неё всё. Нарциссы будут в самый раз.
Искать дорогу не пришлось. Люди, входя через разные ворота, ручейками текли к одному и тому же месту на кладбище. Там уже собралась изрядная толпа. Человек триста, если оценить на глаз. Большая часть — женщины. В капорах и чепцах, в тёмных траурных шалях, в шалях поверх чепцов. Одеты тоже совершенно по-разному — и поащи до земли из тонкого сукна, и поеденные молью шубейки, и какие-то совсем уж экзотические наряды, каких я раньше не видел. У многих заплаканные лица.
Да... Ансельм любил женщин. И женщины любили известного поэта и исполнителя стихов под музыку. Это у него не отнять даже после смерти.
Многие из поклонниц Ансельма, явившихся, чтобы проводить его в последний путь, были поэтессами. Даже слишком многие, если на моё разумение. Больше двух третей толпы. Поэта видно в любом человеческом потоке и водовороте. Когда он сочиняет, то кажется слегка не от мира сего. Шевелит губами, считает слоги на пальцах. Может закрыть глаза и врезаться в дерево или вам в спину, тут уж как судьба распорядится. Но если вам окончательно не повезло, и поэт уже завершил слагать гениальные строки, то бойтесь! Он схватит вас за рукав и начнёт читать вслух. Громко, с выражением и чувством. Ему наплевать, что над стихотворением следовало бы поработать ещё несколько дней, переписать, сократить, отточить рифмы и метафоры. Нет, текст нужно немедленно излить на человека, который оказался в пределах досягаемости и по какой-то причине не смог выскользнуть из цепких объятий. Иногда случается, что поэт ловит другого поэта и они, не сговариваясь, начинают читать стихи одновременно. Ужасное зрелище, на моё рассуждение. Но кому-то, возможно, нравится.
Вот и в толпе прощавшихся с Ансельмом я безошибочно определял кучки поэтов — от двух человек до дюжины, которые вдруг останавливались в людском потоке и начинали, полуприкрыв глаза и запрокинув лица затянутому тучами небосводу, читать стихи. Слов я не слышал, но ритмичное шевеление губ подсказывало — не о ценах на ячмень они вещают, однозначно.
Я шагал таким образом, чтобы не оказаться вовлечённым в толпу. Чего доброго, могут принять за обычного слушателя и атаковать стихами сразу с нескольких сторон. К счастью, протоптанных тропинок на кладбище хватало.
Не забывая поглядывать по сторонам и уступать дорогу людям, которые слишком уж явственно походили на поэтов, я вспоминал вчерашнюю встречу с её светлостью. Теодор Юнкус, как и обещал, отвёз меня к герцогине. После обеда, даже ближе к вечеру, когда Люка закончил приводить в порядок моё платье. Я взял с собой не слишком много вещей — не хотелось набивать баул до состояния неподъёмности, да и оплачивать лишнее багажное место тоже. Не слишком много я заработал на стихах в родной Сальгареде и Алтенбурге, где прожил три года. Ничего не поделаешь, оба города привечали не людей искусства, а суровых практиков, умевших работать руками и головой, а не душой и сердцем. Будучи инженером я зарабатывал гораздо больше. Накопленных денег не хватило надолго — очень помогла дальняя родня, возомнившая, будто я им всем обязан. А когда кончилось серебро и обнулился счёт в банке, мгновенно испарились и родственные чувства.
Для аудиенции я выбрал шёлковую алую рубаху с отложным воротником и бархатный чёрный камзол. Перевязь из светлой кожи и фамильный медальон — ониксовый единорог, обрамлённый чернёным серебром, — прекрасно дополняли мой наряд. Давно знаю, встречают всегда по одёжке. Это непреложная истины. А вот провожают по уму не всегда. Тут уж как получится.
Алоиза фон Геммельдорф герцогиня Кранг обитала в просторном особняке, построенном в стиле позапрошлого века. Островерхие башенки, узкие окна, украшенные резьбой контрфорсы и колоннада, охватывающая высокое крыльцо. Дубовую дверь открыли два лакея в чёрном и зелёном. Дальше Юнкус повёл меня через анфиладу. Ноги тонули в мягких коврах, глаз радовался обилию картин, гобеленов, мраморных и бронзовых статуэток.
Я шагал и всё пытался представить её светлость. Какова она? Известная меценатка, которая поддерживает добрый десяток поэтов (весьма недурственных по словам Ансельма) должна быть красавицей. Почему-то я видел её в бриллиантовой диадеме и в парчовом платье с высоким накрахмаленным воротником, сидящую на троне. Рядом толпились придворные прихлебатели, к которым и я вскорости себя причислю. Нужно учитывать сотню мелочей, чтобы произвести впечатление на мецената и понимание его внешности, его отношения к одежде, украшениям и предметам искусства играет здесь не последнюю роль. Меценатов тоже встречают по одёжке, как бы удивительно это ни звучало.
Герцогиня принимала меня в личном кабинете. Как пояснил Теодор Юнкус, смерть Ансельма потрясла её.
За широким столом, заваленным бумагами и книгами, сидела старуха, но какая! Величественная осанка — не у каждого из молодых властьимущих можно увидеть такую ровную спину и такую горделивую постановку головы. На меня смотрели два ярко-синих глаза, похожих на сапфиры. И они прожигали бренную телесную оболочку, проникая сразу в душу. Позади герцогини возвышался огромный книжный шкаф. Судя по нескольким, увиденным мной, корешкам книг, содержимое шкафа стоило целое состояние.
Я отвесил изысканный — насколько хватило умения — поклон.
— Квентин де Грие, — проговорила хозяйка кабинета. — Рада видеть вас, хотя радость моя омрачена другим известием — грустным и печальным.
— Для меня великая честь — быть представленным вам, — отвечал я. — И я так же скорблю вместе с вами. Ансельм де Турье был моим единственным другом на протяжении многих лет.
— Да, это ужасно. Плохо, когда отбирают человеческую жизнь, но во сто крат хуже, когда прерывают жизнь талантливую, наполненную глубоким смыслом. Присаживайтесь, господин де Грие.
Она царственным жестом указала на стул с высокой спинкой справа от стола. Поблагодарив, я опустился на жёсткое сидение, немного повозившись, пристроил шпагу, чтобы она не мешала.
— Каковы ваши впечатления от Вальяверде?
— Благодарю, ваша светлость, впечатления мои, первоначально самые благоприятные, изрядно подпорчены подлым убийством Ансельма де Турье.
— Я вас понимаю. Всё ли вас устраивает в доме? Как вам слуга? Если желаете, Юнкус подберёт вам другого.
— Дом прекрасен. Я давно не обитал в таком уютном и удобном жилище. — Исподволь я рассматривал наряд герцогини. Чёрное платье с маленьким белым воротничком. Золотая цепь с родовым гербом, перламутровые пуговицы в два ряда. — Слуга меня тоже вполне устраивает. Ещё раз благодарю.
— Что вы... Такая малость, что не стоит благодарностей. Я уверена, вы захотите принять участие в церемонии прощания с Ансельмом де Турье.
— Конечно, ваша светлость. Это мой долг.
— Юнкус подробно объяснит, где находится кладбище. Если нужно, то пришлёт экипаж.
— В этом нет необходимости. Я сам найду извозчика. Пора изучать город, привыкать к нему.
— Весьма похвально, господин де Грие. Должна заметить, меня не будет на похоронах. Слишком сильное потрясение. Никому не пойдёт на пользу, если я слягу на месяц. Распоряжаться церемонией будет мой управляющий — Майлз фон Гракк. Он — достойный дворянин и преданный мне человек.
— Не сомневаюсь, что ваша светлость всегда выбирает единственно правильное решение.
— Думаю, господин де Грие, вам захочется побывать в доме, где жил Ансельм де Турье. Возможно, вы захотите что-то взять на память.
Я сразу подумал о каких-нибудь дневниках Ансельма. Может, он вёл их и чтение поможет отыскать хотя бы слабый след убийцы?
— Если мне будет позволено, почту за честь.
— Почему бы и нет? Ансельм... Мы с ним были очень дружны и я позволяла себе называть его по имени. Так вот, Ансельм работал над трактатам по теории стихосложения. Я не знаю, завершена ли работа. Поэтому, если вас не затруднит, ознакомьтесь с его бумагами. Если возникнет необходимость, вы могли бы продолжить его дело. Такая книга нужна поэтам Вальяверде.
— Мой опыт общения с поэтами показывает, что они не хотят учиться. Разве что один-два из десятка. Остальные считают себя вполне сложившимися и самодостаточными.
— Да, я разделяю ваше впечатление. Но, если книга понадобится хотя бы нескольким поэтам, её стоит завершить, не так ли?
— Не могу не согласиться.
— Расходы по изданию я возьму на себя.
— Это очень благородно, ваша светлость. Не уверен, что мне хватит знаний, чтобы закончить этот труд. Знания Ансельма в теории классической и современной поэзии превосходят мои, как гора песчинку.
— Вы слишком скромны. Уверена, вы справитесь. Да... Заберите так же черновики и прочие записки Ансельма. Я сейчас думаю об издании его собрания сочинений. К великому прискорбию, посмертного.
— Уверен, ваша светлость, издание книги — лучший способ увековечить память Ансельма.
— Я тоже так думаю. Так вы возьмёте на себя труд упорядочить стихи Ансельма?
— Можете не сомневаться во мне. Сделаю с радостью и великим тщанием.
Герцогиня немного помолчала.
— Я очень рада, что не ошиблась в вас, прислушавшись к рекомендациям Ансельма. Вы нравитесь мне всё больше и больше. Скажете Юнкусу, когда намерены посетить дом Ансельма, он всё обеспечит.
— Благодарю, ваша светлость.
— А теперь к делу, — неожиданно проговорила герцогиня фон Кранг. Взяла со стола гусиное перо, покрутила в пальцах, отложила. Без надобности переставил мраморное пресс-папье с одной стопки бумаг на другую. — Знаете ли вы, зачем мы приглашали вас в Вальяверде?
Тут я напрягся. Признаться честно, мне казалось, что причиной послужили мои хорошие стихи, а, выходит, в отношении меня строились какие-то планы...
— Не знаю, ваша светлость. Но готов выслушать.
— Очень хорошо. Известно, что поэзия — искусство благородное. С древних времён в Империи так повелось, что поэт уважаем. Не всегда, к моему глубокому сожалению, заслуги стихотворцев бывают оценены и признаны при жизни. Но поэтов приглашают выступить на праздниках. Они читают свои творения в дни радости и в дни горя. Помогают людям ликовать от успехов и переживать несчастья. Поэты воспевают свершения правителей, учёных, инженеров и прочих, не менее важных для государства людей. Они вселяют отвагу в сердца солдат во время войны. Можно много перечислять... Но не суть важно. Так же нельзя не принимать во внимание, что в Империи количество поэтов растёт неуклонно. Здесь в Вальяверде это хорошо заметно. Вам, господин де Грие, ещё предстоит столкнуться с объединениями и кружками. Это я говорю только о тех, что созданы поэтами по собственному желанию, без привлечения денежных средств меценатов. Их сотни. К тому же каждый меценат, к коим и я себя отношу, привечает определённое количество поэтов. Иногда исходя их собственных возможностей и денежных средств. Иногда отталкиваясь от не правильного понимания — что же является истинной поэзией, которую стоит поддерживать и развивать, а что безболезненно уйдёт на свалку, как только иссякнет денежный ручеёк. Иногда вполне осознанно. Им кажется, чем больше поэтов составляют свиту, тем значительнее выглядят они сами. И что же происходит? Вы можете ответить, господин де Грие?
— Могу, ваша светлость, — вздохнул я. — Количество затрапезных поэтов превосходи всякие разумные границы. К поэтам начинают относить себя люди, не имеющие ни малейшего представления о поэзии. И хуже всего — они пользуются поддержкой слушателей и меценатов, что укрепляет их уверенность в правильности избранного пути. Здесь Вальяверде — не исключение из правил. Так происходит во всех городах Империи.
— Не ужасно ли это?
— Ужасно, ваша светлость. Самое страшное, что хорошие поэты становятся редкостью, их затирают в толпе, не дают возможности представить себя и своё творчество.
— Вот то же самое говорил и Ансельм! — горячо воскликнула герцогиня, на миг лишаясь величественности и монументальности. — Мы задумали с ним план спасения.
— Спасения кого или чего?
— Поэзии, в конце концов!
— Более чем достойный замысел, ваша светлость.
— Мы решили объединить всех поэтов, которые выделяются из безумной толпы, для которых красота слова — не пустой звук, что хочет и может работать над поэтической строчкой. Объединить здесь, в моём особняке. Пускай, у нас будет мало поэтов, но каждый из них будет подобен бриллианту, а прочие меценаты пускай довольствуются кусочкам отполированного стекла.
— Боюсь, вам придётся преодолеть огромные трудности. Сопротивление толпы, непонимание знати, ненависть стихотворцев.
— Придётся, — кивнула Алоиза фон Геммельдорф. — На с вами придётся. Поскольку Ансельм погиб, я предлагаю вам, господин де Грие, продолжить дело, начатое вашим другом.
И тут я задумался. Безусловно благое начинание. Это как раз полностью в духе Ансельма и счастье, что он нашёл поддержку в лице влиятельной и богатой особы — герцогини Кранг. Однако я понимал все препятствия, которые ожидают человека, взявшегося за этот, воистину титанический, труд. Я могу предвидеть, как толпа поэтов, безумная и беспощадная, заклеймит его, обвиняя в гордыне и презрении к собратьям по цеху. А может всё быть и пострашнее... Не за это ли убили Ансельма? Если так, то я просто не имею права отказаться. Пусть попробуют провернуть то же самое со мной, а там поглядим. Чья рука точнее, а клинок острее.
— Я согласен, ваша светлость. Но мне нужно будет влиться в поэтическое общество Вальяверде. Познакомиться. Посмотреть на других и показать себя, завоевать некоторое уважение. Потребуется время.
— Вам помогут, господин де Грие. У меня есть преданные люди и среди поэтов. Я рада, что мы теперь вместе.
— Благодарю за оказанное доверие, ваша светлость.
Теперь я рассматривал поэтов, составлявших большую часть толпы, и размышлял — кто из них сможет поддержать меня или, хотя бы, не окажет открытого сопротивления, а кто станет непримиримым врагом. Не с каждым возможно скрестить шпаги. Это знают и генералы в том числе. Сражения выигрываются порохом и сталью, но для того, чтобы победить в войне, этого мало. Нужна хитрость, умения просчитать действия противника наперёд, способность заключать союзы по мере надобности и расторгать их. Всё это предстоит проделать и мне. Ради памяти Ансельма не только продолжить дело, начатое им, но пойти дальше — выявить врагов, скрывающихся до поры до времени и уничтожить их.
Рассматривая поэтов, я уже прикидывал, чья же рука могла направить убийцу?
Вот этого плотного коренастого болтуна с чертами, обычными для южных провинций?
А может, хорошенькой брюнетки в плаще из тонкого сукна небесно-голубого цвета?
Или простоватого круглолицего малого, переваливающегося при ходьбе, как утка?
Или крупной дамы с ярко накрашенными губами, которая водрузила на голову широкополую шляпу с искусственными цветами?
Или странного дёрганного типа с покалеченной правой рукой, на которой не хватало нескольких пальцев?
А вдруг, это мои соседи — семейство ди Бернабо? Круглолицые муж и жена тоже шли в толпе, пару раз бросив на меня косые взгляды. Оказывается, они поэты... Кто бы мог подумать?
А что, если...
— Господин Квентин де Грие?
Обратившийся ко мне мужчина обладал чертами скорее отставного военного — чеканный профиль, бородка с проседью. На боку шпага в потёртых ножнах.
— Он самый. С кем имею честь?
— Майлз фон Гракк. Её светлость вас предупреждала.
— Да, предупреждала, — кивнул я. — Рад знакомству, господин фон Гракк.
— И я рад, — с достоинством поклонился управляющий. — Позвольте провести вас к почётным гостям.
И мы пошли. Инкогнито моё рассыпалось, как карточный домик. В толпе ещё не знали, кто я, могли только догадываться. Ну, разве что ди Бернабо могли что-то знать больше других. Но я уже чувствовал взгляды, исполненные ревности, переходящей в неприязнь. Ничего, скоро вы будете ненавидеть меня...