Лежит земля после дождя,
как тело спящего вождя.
В ней есть величье и размах
и первобытный влажный воздух
рождает смутное в умах
и злоба дня идёт на отдых.
Монах летит на помеле
и рассуждает о погоде,
как-будто зрит огонь в золе
иль что другое в этом роде.
И жизни вдруг цветёт темница
и каждый миг сей миг двоится.
И много разных мёртвых тел
вершат таинственный удел.
А кто-то жив ещё немножко
и над природой размышляет
и век недолгий, как у кошки,
возобновить злоумышляет.
И Фауст колбами на кухне
гремит, их вымоет гомункул.
А Маргариты образ тухнет
от множества похожих кукол.
А мой чудаковатый предок
последышем дождя влачится,
и дразнит ветер людоедок,
когда с дождинкой в клюве мчится.
Природы Лермонтов способный,
я возмечтал о новом рае.
Смысл рая, впрочем, неудобный.
В нём слишком время отдыхает.
Но всех страстей своих котомку
готов я променять на ветер.
Не склеить старости обломки,
но я и так порядком светел.
Спросил учительницу в школе:
- Как отдохнуть от жажды тела?
- На хвост насыпь немного соли,
чтоб кровью задница вспотела.
- А ты что ль ведьма? – Догадался.
- А почему не улетаешь?
- А ты ответить не пытался?
- А ты внезапно не растаешь?
- Растаю, растворюсь, возникну
и снова растворюсь, но старше.
- А я, тебя увидев, вскрикну.
Тебя увидеть будет страшно.
А если дождь, земля приляжет
и ты вдруг с исступлённым ликом,
и ветер ленточкой обвяжет
твой крик о Сатане Великом.
А мне-то в рай, где ангел белый,
и мне земля городит сказку
и век живу я, неумелый,
держась за лунную подвязку.
А дождь пройдёт, земля очнётся
и мёртвые пойдут пехотой
и предку весело чихнётся
под серебром и позолотой.