За мою непокорную голову что обещано? Полновесных червонцев заманчиво-злобный блеск. Знать, недаром я слыл бессердечным, строптивым, бешеным, первый сеятель смуты и первый головорез. Я встречал своей грудью то стрелы, то отблеск сабельный, лютовал в поединках и встречных топтал конём. Пировал мой противник в шатрах, удалой, расслабленный, – я разил его издали, ловко, в один приём. А теперь моя участь хмельнее заморских снадобий, горячее полынных наливок из погребов. Забирай себе всё – мне богатства и честь не надобны, не отдам только веру отцовскую да любовь. Ты была мне под стать: бесталанная и разгульная, щеголяла бугристой отметиной у виска, ворожила над семенем пажитника, багульника, пела песни, подобных которым не отыскать. Во хмелю твои очи – агатово-соколиные, ты щедра на отборную, хлёсткую, злую брань, что ни слово – то брызнувший каплями цвет калиновый, что ни смех – то слепящие всполохи серебра. До предсмертного вздоха тебе бы, родная, не знать меня, государевых прихвостней бравшего на ножи; за меня и моих побратимов награда знатная, да такая, что внукам и правнукам не нажить. Я нарочно приду к тебе тайно, не по обычаю, схоронюсь, чтоб никто не нашёл, не увёл в острог, а тебя, молодую, чернявую, злую ди;вчину, назову если не полюбовницей, то сестрой. Пусть другие о нас сокрушаются и печалятся – усмехнись, моя радость, завистникам на беду; нас не тронут секиры булатные, копья, палицы, не скуют наши руки, в застенок не поведут. В здешних землях нам вольно и радостно, как в обители, где б мы ни были - в поле, на паперти иль в пути. Но пока вражьи очи меня ещё не увидели,
я стучу в твои двери, любимая.
Приюти!