На распутье несчетных дорог
Промедлением веры бытует
Взгляд, глядящий в грядущее, строг,
Да подножные камни целует.
И сбивая подошвы шутя, грезит,
Пеленая на чувстве судьбу.
Нет, он все-таки суетно верит,
И идти не наскучит ему.
На зарницах громами ли оклик,
Или ветер шумит впопыхах.
И над миром ее сущий лик:
Возвышаясь громадно в веках.
Проживет ли он день, или больше.
Вечность в сердце занозой любви.
И не вынуть. От этого горше.
Образ времени в хладной крови.
Но дойти, и дожить, и до-верить.
Она сможет понять его боль.
Продолжая отчаянно бредить,
Так идет, репетируя роль.
Или прямо играя — на сцене
Перед толпами, коих тьма тем.
И живет в этом призрачном плене,
Для того, чтобы быть насовсем.
В этой жизни, которая сердцем
Разрывалась на части во тьме.
И стоял перед ночью лицем.
И зарницы смотрел — в кутерьме
Своих жданно-нечаянных мыслей.
Было жалко остатка судьбы.
Что прощалась, грозя: ты ничей.
Но он стал самоходцем ходьбы.
Он бродил по дорогам иллюзий.
И задрав к поднебесью башку
Провожал облака и людей,
Жизни коих разбиты в труху.
Нет, не думал, что лучше других.
Что удачливей, более сыт.
Но на сердце отчаянья псих.
И заря с ним о всем говорит.
Он искал ее в этой заре.
Лик возвышенный более гроз.
И на молниях смех, в голове
Нераскрытый затменьем вопрос.
Часто снилась помолвка и плач
Их ребенка что прежде рожден.
Но он будто себе сам палач.
И любовь та — вердикт и закон.
«Будь моей», — он шептался во снах
С ее образом, что столь велик.
Но ногами ступал в вечный прах,
Просыпаясь от крика, безлик.
И седой, просто белый как снег;
Выходя из долины любви:
Пустота во всю ширь, прах, и век,
Что был прожит во сне и крови.
Сердце таяло, вяло стуча,
Истлевало биением в смерть.
Кожа слезла, и сипло мыча,
Продолжал на зарницы смотреть.
Кости падали вязко с него,
Обнажая уже все нутро.
И дойдя до конца своего,
В руки брал самописно перо.
И обмакивал в склянку чернил.
И чертил по бумаге письмом.
Среди литер весь мир будто жил.
И сидел вместе с ним за столом.
Но она, где она? До зари
Не объять эту суть и чуток.
Ах, лучина, надеждой гори!
И страдай чувством света, браток.
Вот — лирика прощального крещендо.
Затмением, иль озареньем сути.
Читать стихи такие, право, вредно.
Но делать что, коль спутались пути.
Наветрием чудес душа томится,
Изверена, замутнена прозреньем.
Все лживо и скупы на совесть лица,
Что счастливы, а мне терпеньем
Рыдать во голос весь, страдая мочно.
И вспоминая лик ее уж ненарочно.