Ангельскую музыку, говорят, я пишу,
и, когда её слушает герцог,
с лица его словно падает маска,
он с нищим готов поделиться властью,
веер фрейлины в воздухе вдруг застывает
и атласного платья касанья её не тревожат,
а под платья подолом, как в пропасти, зябнут колени.
Каждый слышал в соборе мою Missa Solemnis.
Я гортани девчонок из хора Святой Сесилии
превратил в инструмент, что нас в небо возносит,
куда выше собственной сути. Умею
заставить забыть промелькнувшие годы.
Туман лишь падёт на далёкое детство,
когда капля росы и эхо в горах были правдой единой.
Луч заходящего солнца меня подпирает.
Я с садовником схож,
взрастившим могучее древо.
Я мечты своей молодости не уберёг.
Что прошло, то прошло. Ласточки в небе кружат,
улетают и возвращаются вновь.
Чьи-то шаги звучат, а чьи неизвестно.
Пашни на месте лесов. Только скрипки и флейты
послушны воле моей всегда.
Никто не знает цены, которую заплатил.
Смешные, думают – даром мне это досталось,
мол, осенило, луч с неба упал прямо в душу.
Или верят в народные сказки. Однажды под липой
демон явился, чёрный, как яма колодца.
Две капли крови комариным укусом всосал
и оттиснул на воске аметистовую печатку.
Неизменны сферы небес и планеты,
но мгновения памяти мне неподвластны,
возвращаются ночью, словно факелом освещены.
Ведь давно это было, а видишь так ясно.
Сокрушаюсь вотще я о днях ускользнувших
долгой жизни своей. Что за чудное дело
окупить может кровь и биение сердца
человека живого? Кому бы хватило
признания дел, что лишь вечности служат?
Когда в кропильницу погружает пальцы
старуха седая под шалью с короной,
мнится - она одна из тех самых,
и те же сосны шумят и та же рябь на озёрах.
Предназначение своё люблю, однако,
и если бы вернулись дни былые,
свой выбор изменил? Не знаю, право.
Иль Бог желает, чтоб губили душу,
лишь так получит безупречный дар?
Речь ангельская! Похвалам внимая,
смотри, себя не обмани и прочих.
Из пагубы моей восстала правда.