Ужегов Генрих Николаевич
Краснодарский край
Судьба матери
Моей матери Горешняковой А.И. посвящается
Глава 1
Я вспоминаю, как в тумане,
Послевоенный первый год:
Был нищ, оборван и изранен,
Победу вырвавший народ.
Мне снится громкий крик на рынке:
– Вода! Холодная вода!
И в запотевшей желтой крынке
Два лягушонка вместо льда.
И хлеба ломтики худые,
И кучки штучных сигарет.
О! Как бедна была Россия
Послевоенных горьких лет.
Был вкусен черный хлеб с селедкой.
Мы доедали все куски,
Не вспоминая, как нас плеткой
Объездчик бил за колоски.
И до сих пор перед глазами
Виденье четкое стоит:
Как поделился с пацанами
Горбушкой хлеба инвалид.
Все это было! Было! Было!
Я помню нищих у дорог.
Я помню: вишни мать пилила,
Чтоб не платить за них налог…
Тогда ведь жизнь была иною.
И жили с мамой мы вдвоем,
В полуразрушенном войною
Домишке стареньком своем.
Не дом, а старенькая хата
Под серо-желтым камышом.
И узкий двор, где я когда-то
Все лето бегал голышом.
Мы не ругали нашу долю,
Ведь был у нас и хлеб, и квас.
Мечтали, чтоб картошки вволю
И мясо хоть в неделю раз.
Да молоко или закваска,
Или без сахара компот.
Конфеты были только сказкой.
Их мама прятала в комод.
По вечерам читал я книжки
У керосинного огня.
И все соседские мальчишки
Потом их брали у меня.
Из книжек были знамениты
Жюль Верн, Островский и Дюма,
А от Марго и Аэлиты
Мы были просто без ума.
А после школы, как шальные,
На всю округу грохоча,
Гоняли банки жестяные
Из-за отсутствия мяча.
Хотелось быть нам крепче стали.
Жить надоело взаперти,
И мы о подвигах мечтали,
Быстрей старались подрасти.
Жизнь не давала нам покоя.
И я хозяйствовать привык.
В семье нас было только двое,
И только я один – мужик.
И как-то раз сказал я маме,
Смотря на бабушкин портрет:
– Ну что мы в жизни бьемся сами,
У нас что – родственников нет?
– У всех соседей и знакомых
Есть куча всяческой родни.
А мы с тобой все время дома
И даже в праздники одни.
У нас ни бабушки, ни деда,
Сестер и братьев недобор.
Вон, у Петровича-соседа –
Всегда народу полный двор.
У Васи есть и дед, и бабка,
Сестер и братьев целый взвод.
А у меня собачья шапка
Да во дворе облезлый кот.
– Ну, что ж, сынок, ты мыслишь верно, -–
Сказала с легкой грустью мать, –
Пришла пора уже, наверно,
Тебе всю правду рассказать.
Ты скоро взрослым станешь тоже
И заведешь свою семью,
А мужику совсем негоже
Не знать историю свою.
Нам есть, сыночек, чем гордиться.
Мы, нашу Родину любя,
Не поддались проклятым фрицам,
Не опозорили себя.
Назло всем бедам и невзгодам
Мы не пошли с тобой ко дну,
Но поплатились нашим родом,
Который выбит был в войну.
Глава 2
– Твой дед сапожник был известный –
Казак по имени Игнат.
И даже Фрол, аптекарь местный,
Его в друзьях иметь был рад.
Игнат хозяин был толковый,
А мастер в деле – просто класс.
И атаман наш поселковый
К нему заглядывал не раз.
До революции в станице
Мы жили в доме у реки.
Кругом знакомые все лица –
Всё наши братья-казаки.
Хозяйство было неплохое,
И мелких дел невпроворот.
Отец старинною сохою
Пахал весною огород.
А мать – красавица Елена –
Была в хозяйстве нарасхват.
Ее из греческого плена
Когда-то выкупил Игнат.
Она за всех за нас молилась,
Вела домашние дела.
И счастье в доме поселилось,
И жизнь спокойною была.
В семье народа было много:
Иван, Степан да мы с сестрой.
Отец следил за нами строго
И по-мужски учил порой.
Вдруг революции порывы
Нам ветер севера принес.
Тут увидали мы и взрывы,
И смерть людей, и море слез.
Мой брат Степан взял трехлинейку,
Друзей десятка два созвал
И комсомольскую ячейку
В станице организовал.
Нас комсомольцы убеждали,
Чтоб мы поверили в их сны.
Казаки косо наблюдали
За этим злом со стороны.
Степан не ждал тогда награды,
Но знал, что держит враг топор…
Он ночью темной из засады
Убит был выстрелом в упор.
Погибший брат мне часто снится,
Вон на стене портрет его.
И хоронила вся станица
Героя-брата моего.
Высокий чин из наркомата
На похороны приезжал
И, говоря о смерти брата,
Он, утешая нас, сказал:
«Любой солдат на фронте знает
Святое правило одно:
Войны без крови не бывает,
А кровь для смерти, как вино…»
Да, мы хлебнули полной чашей
То, что нам дали небеса.
Прошла косой по жизни нашей
Суровой жизни полоса.
Год девятнадцатый. Мы снова
Во власти белых казаков.
И пара виселиц готова
Для тех, кто за большевиков.
Отца Игната взяли сразу
Как батю «красного щенка»...
Он был расстрелян по приказу
Какого-то временщика.
Вот так кормильца мы лишились.
И, захватив чуть-чуть еды,
Недолго думая, решились
Бежать подальше от беды.
Склонясь покорно пред грозою,
На дом прощальный бросив взгляд,
Мы с телкой Машей и козою
Пошли куда глаза глядят.
Была дорога неважнецкой
И по жаре нелегким путь.
Так мы дошли до Тихорецкой,
Где и решили отдохнуть.
Конечно, город не станица.
И мы в те смутные года
Решили здесь остановиться
И поселиться навсегда.
Купили старенькую хату
Всем нашим горестям назло.
А мне и маленькому брату
Еще со школой повезло.
И в дни вселенского раскола,
Когда менялся род людской,
Нас не смущало то, что школа
Была церковно-приходской.
Глава 3
Вот так мы стали городскими
И обрели покой и дом.
Порядки были здесь другими,
Но мы не думали о том.
Мне не по книгам жизнь знакома.
Я много видела всего,
Но вот милей родного дома
На свете нету ничего.
Когда меня жара и ветер
В чужих краях валили с ног,
Я знала, где-то есть на свете
Благословенный уголок.
Там обогреться всякий пустит,
Горячим чаем угостит,
Там каждый лист и каждый кустик
Разлуку долгую простит…
Текли года. Я замуж вышла.
Сбывались девичьи мечты.
Муж был военным. Так уж вышло.
А через год родился ты.
Казалось, счастье надо мною
Зонтом раскрыло два крыла.
За мужем я, как за стеною,
Не зная горестей, жила.
Все было для меня впервые.
Казалось, это навсегда…
Но вот пришли сороковые,
Все изменившие года.
В июне сон мне снился странный:
Ржаное поле, васильки
И берег жуткий и туманный
Вдаль убегающей реки.
Я слышу плач и чьи-то стоны.
И вижу: как из зеленей
Идут нестройные колонны
Полулюдей, полутеней.
Черты их лиц я четко вижу.
Они совсем невдалеке.
Идут вперед. Все ближе, ближе.
И подошли уже к реке.
В толпе и взрослые, и дети.
На лицах ужас, боль и страх.
И мне видны их руки-плети
И боль, застывшая в глазах.
Людей все больше. Берег полон.
Над речкой марево дрожит.
И одинокий черный ворон
В просторе солнечном кружит.
Толпа застыла на минуту.
И люди вдруг за валом вал
Шагнули в воду. Их как будто
Какой-то рок туда позвал.
Никто в толпе не ищет броду.
Здесь все склонились пред бедой.
Покорно люди входят в воду
И исчезают под водой.
Вот их все меньше остается.
Вот опустели ивняки.
А черный ворон также вьется
Над тихой заводью реки.
И появилась вдруг старуха:
Под маской спрятаны глаза.
Она сказала что-то глухо,
Рукой на воду указав.
В руках старухи посох длинный
Венец из роз на клобуке,
И перстень с черепом старинный
Блестит на сморщенной руке.
И мне открылась эта тайна,
С глаз будто спала пелена:
Ведь эти толпы не случайно
На смерть отправила она.
Волшебный посох, злые чары
Ей стать всевластной помогли.
Подвластны ей и янычары,
И пастухи, и короли.
Старухе беды наши милы.
И у нее свой скорбный путь.
А у кого достанет силы
От чар волшебных ускользнуть?
Ведь это смерть. Свое обличье
Она умеет изменять,
Но все равно ее величье
Нам, грешным людям, не понять…
Смерть осмотрела зорким взглядом
Весь берег, речку, зеленя.
И вдруг за деревом, что рядом,
Она заметила меня.
Волшебным посохом коснулась,
А посох – лезвие ножа.
Я испугалась и проснулась,
От страха жуткого дрожа.
А утром я сказала маме:
«Приснилась мне белиберда».
Она ответила словами,
Что стали вещими тогда:
« Нет, дочка! Сон твой будет в силе.
Идут лихие времена.
Большое горе ждет Россию…»
А через день пришла война.
Глава 4
Война. Какое злое слово!
И я, как женщина и мать,
Любой войне всегда готова
Свое проклятие послать.
Ведь из людей-то единицы,
Осатаневшее зверье,
С усмешкой могут насладиться
Плодами горькими ее…
Война пришла в наш дом нежданно.
Ну, кто подумать мог тогда,
Что Гитлер с наглостью тарана
Ворвется в наши города,
Что озверевшие солдаты
Нам принесут чужую речь
И полицаи будут хаты
С детьми и женщинами жечь…
Отец твой без раздумий, сразу
С утра пошел в военкомат
И в часть уехал по приказу,
Как коммунист и как солдат.
А что? Война его работа.
Он офицер. Ему сродни.
Тебе ж семь месяцев всего-то
Как раз исполнилось в те дни.
Мой брат Иван ушел танкистом,
Хоть бронь от медиков имел…
Потом он где-то в поле чистом
В сраженье танковом сгорел.
А мы тогда одни остались:
Бабье да ты один мужик.
Тогда мы вдоволь наглотались
Крапивных щей и мамалыг.
Совсем бы было трудновато
Нам плыть по жизненным волнам,
Когда бы из военкомата
Не приходила помощь нам.
А немец лез на наши степи,
На наши парки и сады.
И были вражеские цепи –
Как воплощение беды.
А как безжалостно бомбили
Фашисты город наш родной:
С утра до ночи тонны пыли
Висели в воздухе стеной.
Предугадать мы не умели,
Откуда в дом придет беда.
Бомбоубежища и щели
Спасали жителей тогда.
Налеты. Каждый день налеты
Нам не давали заскучать.
Уже по звуку самолеты
Мы научились различать.
Да, мы боялись изуверов.
Тех, что творили беспредел,
Ведь семьям наших офицеров
Грозило лишь одно: расстрел.
В то время немцы были в силе.
И, чтоб в капкан не угодить,
Должны мы были в глубь России
С войсками вместе уходить.
И, помолясь на купол храма,
Себе сказала я: «Пора».
«Храни вас Бог», – шептала мама,
Нас провожая со двора...
Дорога. Пыльная дорога.
Жара почти под сорок пять.
В пути воды было немного.
И пищи было негде взять.
Так шли с тобой мы двое суток.
И не прилечь, ни отдохнуть.
Ты лишь представь себе, как жуток
Был тот ужасный Крестный путь.
И вдруг бегущему народу
Сказал молоденький сержант:
«Там, впереди, у вас по ходу,
Немецкий выброшен десант.
Там впереди мотоциклисты
Идут толпе наперехват.
Их было двести или триста
Чужих ненашенских солдат.
Один кричал по-русски внятно:
"Там впереди вас ждет каюк
Давай, сворачивай обратно,
Назад, назад, цурюк, цурюк"».
Ну, что тут думать? Все несложно.
На автоматы не попрешь.
Не подчиниться невозможно.
Приказ не выполнишь – умрешь.
Вот так, сынок, пришлось с тобою
Еще нам горя отхлебнуть.
И за какою-то арбою
Мы поплелись в обратный путь.
Глава 5
Три дня лишь не были мы дома,
Но стал войны заметней след.
Я вижу: улицы знакомы,
А вот домов знакомых нет.
Кругом ухабы и руины.
Царит повсюду липкий страх.
А уцелевшие мужчины
Копают щели во дворах.
И я, уставшая бороться,
С постыдной долей беглеца
Свой дом узнала по колодцу
Да по черешне у крыльца.
Бегу во двор. И что же вижу:
От дома только две стены,
Труба печная, а чуть ближе
Обломки мебели видны.
Я подошла к соседке нашей:
«Где мама, сестры? Где они?
Скажи мне честно, тетя Маша,
Что здесь случилось в эти дни?»
Рыдая, Маша мне сказала:
«Пусть будет проклят немчура!»
И, чуть помедлив, указала,
На яму около двора…
В те дни мой мозг был будто в клетке.
И ты, сынок, был нездоров.
Неделю добрые соседки
Давали нам еду и кров.
Потом, когда мне лучше стало,
Я стала чуточку мудрей.
На долю злую не роптала,
А покорилась просто ей.
Я как-то внутренне застыла.
И словно в самом жутком сне
Ночами трупы хоронила
Людей родных и близких мне.
Приказ «расстрел» тогда был в силе.
Тонка была у жизни нить.
И на кладбищах запретили
Убитых русских хоронить.
Потом в наш дом пришло гестапо.
И нас с тобой лишь случай спас…
Судьба своей когтистой лапой
Меня царапала не раз.
Смерть много раз прошла по краю,
Родных и близких забрала.
И я врагу не пожелаю
Того, что здесь пережила.
И потому-то мы с тобою
Одни, сыночек, в эти дни.
Нас в этом мире только двое,
И никакой нигде родни.
Сейчас те годы лихолетья
В копилку времени вплелись.
Могу лишь только пожалеть я
О тех мечтах, что не сбылись.
Мы жили честно, без изъяна,
Боролись с ангелами тьмы,
Но опасались постоянно
Или тюрьмы, или сумы.
И те, кто помнит годы эти,
Кто видел нищих и калек,
Тот скажет: жизнь была не в цвете.
Жестоким был двадцатый век.
Дай Бог, сынок, тебе терпенья
И верный в жизни балансир.
Вам, молодому поколенью,
Придется строить новый мир.
Ты новый дом еще поставишь,
С балконами, наверняка.
И Тихорецк родной прославишь
Не на года, а на века.
Полюбишь ты и наши степи,
И рек торжественный разлив,
Простор полей, курганов цепи
И красоту кубанских нив.
Услышишь, как над тихим Доном
Звенит пшеница поутру
Печально-тихим перезвоном,
Как колокольчик на ветру.
Весной земля всей грудью дышит,
Цветущий сад ласкает взор,
Рукой волшебной в небе вышит
Из звезд причудливый узор.
Покрыто небо звездной пылью,
Покой и мир царят в душе.
И кажется далекой былью
Та жизнь, что прожита уже...
Сиянье льется с небосвода
На лунном сказочном крыле,
Напоминая, что Природа –
Частица Бога на Земле.