Расширенный текст сообщения на XXVI Международной научной конференции «Хозяева и гости усадьбы Вяземы и Захарово» (Голицынские чтения) 25-26 января 2020 г.
Живописное ныне почти безлюдное Павловское стоит в двух, как при Пушкине считали, верстах от Бернова (сегодня от развилки – около четырех километров). Редко кем теперь езженая дорога к усадьбе тянется по высокому правому берегу речки Тьмы. Из окон машины любуемся прекрасным видом на старинный берновский Успенский храм с погостом. Дальше дорога пересекает поля, березовые рощицы, а перед самим селом вдруг круто падает к небольшому частично затянутому ряской пруду с заросшими до самой воды берегами. На его поверхности вечно, кажется, торчат вниз головой домашние белые гуси и утки.
Среди ироничных по отношению к самому себе авторских «сельских» строк Отрывков из «Путешествия Онегина», которое осенью 1829 года и создавались в Павловском, запечатлены как будто сегодняшние к нему подъезды:
…Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломанный забор,
На небе серенькие тучи,
Перед гумном соломы кучи –
Да пруд под сенью ив густых,
Раздолье уток молодых… (1)
По правой стороне дороги редки старенькие, часто уже заброшенные хозяевами избушки с березами и рябинами у подкошенных калиток палисадников из гнилого штакетника. Тот самый пруд – один из каскадных, в пушкинское время разделенных дорогой. Второй, за отсутствием должного ухода просто спущен. На берегу уцелевшего водоема – жилой домик с хозяйством. Таращится на нас, редких гостей этих мест, и удивленно блеет привязанный в его дворе крупный белый козел.
По «песчаному косогору» дорога поднимается круто вверх и, если бы не целое поле ядовитого борщевика местами в рост человека, она выводила бы прямиком к посаженному в пушкинское время владельцем усадьбы, Павлом Ивановичем Вульфом (1775-1858), английскому пейзажному парку с деревьями редких для здешней флоры пород – лип, лиственниц, дубов.
«Спешиваемся». Оставляем свой непригодный к езде по сельскому бездорожью автомобиль в безлюдье невдалеке от пруда и вслед за Татьяной Константиновной Пушай, которой по ее 20-летней давности пушкинским экспедициям хорошо знакомы эти места, устремляемся в гору. К месту, где стоял вульфовский дом, ведет достаточно хорошо сохранившаяся липовая аллея, по которой нас направил один из павловских старожилов, занимающийся починкой автомобиля у собственного двора. Не выдержал, видать, крутого подъема к деревне его старенький «конь» производства отечественного автопрома.
Остатки фундамента барского дома и сегодня еще можно отыскать в густых зарослях кустарника и молодых деревьев. По описаниям современников, во времена Пушкина деревянный павловский дом выглядел типичным для русских усадеб «дворянским гнездом». Построенный основательно, из местной корабельной сосны, он был крепким, теплым и уютным. Имел две террасы и мезонин. Украшали его колонны у входа и башенка с часами. Пришел в негодность и был разобран на дрова он только в 1880 году, через полвека после визитов поэта. Вставленные в какую-то новую постройку его деревянные колонны отмечали в своих отчетах еще летом 1823 года студенты-историки Калининского пединститута, участники экспедиции по пушкинским местам Старицкого района под руководством профессора Анатолия Николаевича Вершинского (1888-1944).
Видели участники этой экспедиции, конечно же, в лучшей сохранности невдалеке от фундамента дома и остатки кирпичных помещичьих хозяйственных построек – сараев, амбара, конюшни. Доныне от них уцелела лишь часть стены с арочным входом, к которой вплотную примыкают заброшенные деревянные хозяйственные строения советского периода. По близлежащим подворьям хорошо видно, что в барских каменных постройках местное население при попустительстве властей всегда видело лишь источник материалов для собственных хозяйственных нужд. Из вульфовского кирпича жители села сооружали себе фундаменты под сараи, подпорные стенки и т.п.
Из-за все того же рослого борщевика каменную стену, скорее всего, конюшни с неизвестно когда и зачем намалеванной у арочного входа цифрой «50» и с растущей поверху, укоренившейся прямо средь кирпичей худосочной елочкой даже невозможно осмотреть полностью.
Густой борщевик и здесь не пускает нас дальше – к реке и парку. Очень досадно, потому что, по словам Татьяны Константиновны, парк в Павловском обладает особой ценностью. И не только оттого, что его осенними тропинками и аллеями бродил когда-то Пушкин. Его историко-культурная самоценность официально признана участниками экспедиции 1997 года Тверского областного фонда культуры, в составе которой работали сотрудники кафедры ботаники и экологии ТвГУ под руководством кандидата биологических наук А.С. Сорокина. Научный отчет об этой экспедиции, сделанные тогда же фотографии и заснятый видеофильм руководитель Фонда хранит в своем архиве до лучших, как говорится, для Павловского времен.
В целом же деревенька сегодня, даже полузаброшенная, выглядит очень уютной. Домов в ней насчитывается десятка с два. Вернее сказать, дач. Зимует здесь только пара семейств. Старые деревянные дома с нарядной резьбой и фигурными окошками светелок на чердаках почти сплошь обвиты побегами дикого винограда.
В благословенной тишине, прерываемой лишь птичьими трелями, буйно цветет сирень, а у дома постройки 1885 года родителей известной российской художницы Татьяны Прибыловской – еще и некогда привезенный на память из Киева каштан, весь облепленный белыми пахучими пирамидальными свечками. Средь чердачных деревянных узоров этого дома на частично поблекшей медной бляхе каким-то чудом все еще красуется старинная надпись: «Взаимное земское страхованiе Тверской губернiи».
В Павловское до сих пор любят приезжать на пленэр и просто отдыхать живописцы. Жаль, не успели мы в тот день побывать в соседнем Соколове, где, говорят, обосновалась тверской художник-пушкинист Галина Катрук – трепетный, тонкий график. Бывавшему в Павловском только поздней осенью и зимой Пушкину оно тоже удивительно как нравилось. «Деревня наша очень мила, – описывает ее подруге Саше приехавшая зимой же из Петербурга в имение бабушки Лиза, героиня начатого им осенью 1829 года «Романа в письмах». – Старинный дом на горе, сад, озеро, кругом сосновые леса...» (2)
«Роман в письмах» вообще густо насыщен разного рода автобиографическими соответствиями, и роль его в воссоздании творческой биографии поэта просто неоценима. «Вот уже две недели как я живу в деревне и не вижу, как время летит. Отдыхаю от петербургской жизни, которая мне ужасно надоела, – вкладывает Пушкин в мысли Владимира, героя все того же романа, в письме к его столичному другу собственный жизненный опыт. – Не любить деревни простительно монастырке, только что выпущенной из клетки, да 18-летнему камер-юнкеру – Петербург прихожая, Москва девичья, деревня же наш кабинет. (3)
Борясь с буйством одичалой за последние полвека природы, бродим по бывшей павловской усадьбе и пытаемся представить себе, как жили в ней Вульфы и их гости в пушкинские времена. Обсуждаем скупые сведения, разбросанные по воспоминаниям людей из окружения поэта. Общеизвестно, что познакомился Пушкин с приветливыми и гостеприимными обитателями Павловского, Павлом Ивановичем и его супругой, этнической немкой Фридерикой (в девичестве фон Буш, 1794-1848), осенью 1828 года, когда жил и работал в первый свой приезд на старицкую землю по соседству – в Малинниках, имении П.А. Осиповой-Вульф.
В молодости Павел Вульф служил в лейб-гвардейском Семеновском полку, из которого вышел в отставку подпоручиком. В Отечественную войну 1812 года подпоручиком же конно-казачьего полка бил француза в составе Тверского ополчения. Невесту-немку Фриценьку, почти на 20 лет младшую себя «честную девицу римско-католического исповедания», привез из заграничного похода. (4) Племянник Павла Ивановича Алексей Николаевич Вульф (1805-1881) в своих дневниках со слов, вероятно, матери или своих давно обрусевших немцев дядюшек-Вульфов, называет эту женщину как-то не очень приязненно – «девкой из Гамбурга» или «гамбургской красавицей».
Скорее всего, красавицей в полном смысле этого слова Фридерика все-таки не была. Но и простой «девкой» – тоже: приставка «фон» в ее фамилии свидетельствует о ее достаточно высоком происхождении. А отношения с окружающими у европейской барышни складывались сложновато, не в последнюю очередь, конечно, ввиду ее полного невладения русским языком.
Шесть лет, пока Павел Иванович добивался у духовных властей разрешения на вступление в законный брак со своей избранницей, Фриценька жила в его доме на правах невесты его управителя. Венчались павловские Вульфы в Петербурге в 1820 году, когда ему исполнилось 45 лет, а ей – 26. Сделавшись законной женой Павла Ивановича, Фридерика получила русское имя Анна Ивановна.
Наши современники обычно представляют себе Фридерику во времена наездов Пушкина в Павловское достаточно пожилой женщиной. На самом же деле она старше него всего на пять лет: в 1828 году, когда Пушкин с нею познакомился, ему было 29, а ей – 34. Практически не владевший немецким языком Пушкин каким-то образом сумел и с нею освоиться, подружиться, избежать напряженности в отношениях.
После безалаберного дома собственных родителей семья павловских Вульфов могла нравиться Пушкину, склонному к редкой в среде поэтов бытовой педантичности и аккуратности правнуку немки, особыми, европейскими чистотой и нарядным уютом. «Фридерика, сделавшись хозяйкой, – констатирует Алексей Вульф, – завела в доме немецкий порядок, который делает приятное впечатление на всякого приезжающего к ним. Не имея детей, живут они без лишней роскоши по своему состоянию спокойно». (5) Эти покой и тишина вульфовского дома как воздух необходимы были поэту для его постоянной сосредоточенности на творческой работе.
Павел Иванович, разница в возрасте с которым у Пушкина – целые «непроходимые», казалось бы, 24 года, был единственным из старших Вульфов, которого темпераментный по своей натуре поэт ценил за его спокойный, уравновешенный характер. Шутя, говаривал: «На Павла Ивановича упади стена, он не подвинется, право не подвинется». Флегматичный хозяин дома перед гостившей у него шумной и подвижной молодежью отшучивался: «У меня, батенька, стены крепкие. Век простоят – не повалятся, ежели только вы их сами своими забавами не обрушите. (6)
Всегдашние добродушие и простота в обращении со всеми у Вульфа сочетались с неожиданными для постоянного деревенского жителя образованностью и начитанностью. Вульф для Пушкина был неглупым собеседником, а жена его – неназойливой хозяйкой.
Так что второй раз, в январе 1829 года, Пушкин направлялся к павловским Вульфам уже как к приятным людям, добрым знакомым. Вез его к ним его приятель Алексей Вульф. Вернее сказать, они с ним оба тогда, по сути, просто удирали из Старицы от матери Алексея, у которой к ним обоим были очень даже серьезные претензии. От Пушкина Прасковья Александровна после его длительного осеннего пребывания в Малинниках в одном доме с ее дочерьми Анной и Евпраксией так и не дождалась одной из них (на выбор!) предложения руки и сердца. Ради этого ею теперь и организовывались старицкие семейные святки. (7) Алексей же Николаевич старался по мере сил оттянуть момент выяснения отношений своей матери с Пушкиным из-за того, что тот вынужден будет назвать ей причину отказа жениться не только на почти тридцатилетней Анне Николаевне, но и на двадцатилетней Евпраксии Николаевне.
Алексей фиксирует в дневнике: «После праздников поехали все по деревням; я с Пушкиным, взяв по бутылке шампанского, которое морозили, держа на коленях, поехали к Павлу Ивановичу. За обедом мы напоили люнелем, привезенным Пушкиным из Москвы, Фрициньку (гамбургскую красавицу, которую дядя привез из похода и после женился на ней), немку из Риги, полугувернантку, полуслужанку, обрученную невесту его управителя, и молодую, довольно смешную девочку, дочь прежнего берновского попа, тоже жившую под покровительством Фридерики». (8)
«Смешная девочка» – это в течение трех лет (с 12 до 15-летнего возраста) воспитывавшаяся в доме Вульфов дочь друга берновского детства Павла Ивановича, покойного тверского священника Евграфа Андреевича Смирнова (1764-1823) Екатерина, в замужестве Синицына (1810 – не ранее 1886). В 1829 году ей, стало быть, исполнилось лет 18. Оправившаяся после смерти мужа мать уже забрала ее к себе обратно в Тверь, но девушка старалась не забывать своих павловских благодетелей – приезжала к ним погостить. За короткий срок ее пребывания в Павловском тем не удалось, конечно, как они изначально планировали, воспитать ее щебечущей по-французски барышней. Но они успели все же выучить ее «читать, писать, немного арифметике, священной истории и еще кое-чему другому» и при этом «относились к ней всегда с полной добротою, как к дочери». (9)
В январе 1829 года Екатерина месте со своими названными родителями Вульфами гостила в Старице. Прозванная тогда же Алексеем Вульфом за природную скромность и порядочность ричардсоновской Клариссой, Катенька была девушкой внимательной и не без творческих задатков, вследствие чего оставила недлинные, простые, но достаточно интересные воспоминания о встречах с поэтом. Познакомилась она с Пушкиным на святочном балу в доме женатого на родной сестре Павла Ивановича Вульфа Наталье Ивановне, супруге старицкого исправника Василия Ивановича Вельяшева. О Пушкине на том балу уже 70-летняя Екатерина Евграфовна отыскавшему ее в Твери историку, краеведу, одному из основателей Тверской ученой архивной комиссии и Тверского музея В.И. Колосову рассказывала следующее: «Показался он мне иностранцем, танцует, ходит как-то по-особому, как-то особенно легко, как будто летает, весь какой-то воздушный, с большими ногтями на руках». «Это не русский?» – спросила я у матери хозяина дома Екатерины Петровны. «Ах, матушка! Это Пушкин, сочинитель, прекрасные стихи пишет», – отвечала та. (10)
Примечая, что «все относились к Александру Сергеевичу с благоговением. Все барышни были от него без ума. Павел Иванович считал его посещение за большое удовольствие и честь для себя», Екатерина стала приглядываться к этому необычному для тверской глубинки человеку с особым интересом. «Через два дня поехали мы в Павловское, – записывает дальше за Синицыной В.И. Колосов. – Следом за нами к вечеру приехал и Ал.Серг-ч вместе с Ал. Н. Вульфом и пробыли в Павловском две недели. Тут мы с Александром Сергеевичем сошлись поближе. На другой день сели за обед. Подали картофельный клюквенный кисель. Я и вскрикнула на весь стол: «Ах, Боже мой! Клюквенный кисель!» – «Павел Иванович, позвольте мне ее поцеловать», – проговорил Пушкин, вскочив со стула. «Ну, брат, это уже ее дело», – отвечал тот. «Позвольте поцеловать вас», – обратился он ко мне. – «Я не намерена целовать вас», – отвечала я как вполне благовоспитанная барышня. – «Ну, позвольте хоть в голову», – и, взяв голову руками, пригнул и поцеловал». (11)
Как и Екатерина, Пушкин был большой любитель клюквы. Зная это, в павловском доме Вульфов ему по вечерам обычно персонально ставили на блюдечке угощение – клюкву с местного болотца. Просто с сахаром или в сахарной пудре, в виде своеобразных клюквенных конфет.
На восторженный взгляд юной поповны, «Пушкин был очень красив; рот у него был очень прелестный, с тонко и красиво очерченными губами и чудные голубые глаза. Волосы у него были блестящие, густые и кудрявые, как у мерлушки, немного только подлиннее. Ходил он в черном сюртуке. На туалет обращал он большое внимание. В комнате, которая служила ему кабинетом, у него было множество туалетных принадлежностей, ногточисток, разных щеточек и т. п.»
Характер пушкинский Екатерине тоже представлялся едва ли не идеальным: «Вообще Ал.Серг. был со всеми всегда ласков, приветлив и в высшей степени прост в обращении. Часто вертелись мы с ним и в неурочное время. – «Ну, Катерина Евграфовна, нельзя ли нам с вами для аппетита протанцовать вальс-казак». – «Ну, вальс-казак-то мы с вами, Катерина Евграфовна, уж протанцуем!» – говаривал он до обеда или во время обеда или ужина». (12)
Это свидетельствует в пользу того, что и места для вальсов в небольшом, сравненительно с берновским, павловском доме было достаточно, и фортепиано в нем наличествовало, и кто-то (вероятнее всего, сама Анна Ивановна) на нем и поигрывал. За недели совместного гостевания в павловском доме поповна досконально изучила распорядок жизни и занятия поэта: «Вставал он по утрам часов в девять-десять и прямо в спальне пил кофе. Потом выходил в общие комнаты иногда с книгой в руках, хотя ни разу не читал стихов. После он обыкновенно или отправлялся к соседним помещикам, или, если оставался дома, играл с Павлом Ивановичем в шахматы. Павла Ивановича он за это время сам и выучил играть в шахматы, раньше он не умел, но только очень скоро тот стал его обыгрывать. Ал. С-ч сильно горячился при этом. Однажды он даже вскочил на стул и закричал: «Ну, разве можно так обыгрывать учителя?» А Павел Иванович начнет играть снова, да опять с первых же ходов и обыгрывает его. – «Никогда не буду играть с вами... Это ни на что не похоже», – загорячится обыкновенно при этом Пушкин. Много играл Пушкин также и в вист». (13)
Оказалась Екатерина Евграфовна и свидетельницей выяснения отношений с Пушкиным невестки Павла Ивановича, малинниковской помещицы Прасковьи Александровны Осиповой-Вульф. С учетом возраста Екатерины и понимания ею ситуации это выглядело так: «П. А. Осипова, вместе с своей семьей бывшая в одно время с Пушкиным в Малинниках или Бернове, высказала неудовольствие на то, что тут, наравне с ее дочерьми, вращается в обществе какая-то поповна. «Павел Иванович, – говорила она, – всем открывает в своем доме дорогу, вот какую-то поповну поставил на одной ноге с нашими дочерьми». Все это говорилось по-французски, я ничего и не знала, и только после уже Фредерика Ивановна (жена хозяина. Пав. Ив. Вульфа) рассказала мне все это. – «Прасковья Александровна осталась очень недовольна, – говорила она, – но спасибо Александру Сергеевичу, он поддержал нас». Когда вслед за этим пошли мы к обеду, Ал. Серг-ч предложил одну руку мне, а другую дочери Прасковьи Александровны, Евпраксии Николаевне, бывшей в одних летах со мною. За столом он сел между нами и угощал с одинаковою ласковостью как меня, так и ее. Когда вечером начались танцы, то он стал танцовать с нами по очереди, – протанцует с ней, потом со мною и т. д. Осипова рассердилась и уехала. Евпраксия Николаевна почему-то в этот день ходила с заплаканными глазами. Может быть, и потому, что Ал. С-ч после обеда вынес портрет какой-то женщины и восхвалял ее за красоту; все рассматривали его и хвалили. Может быть, и это тронуло ее, – она на него все глаза проглядела». (14)
На самом деле запомнившаяся Екатерине Смирновой в разговоре на повышенных тонах фраза о пребывании П.А. Осиповой-Вульф с ее семьей «в одно время с Пушкиным в Малинниках или Бернове» была напоминанием Прасковьи Александровны Пушкину о его долгом осеннем житье в Малинниках в одном доме вместе с ее дочерьми-невестами Анной и Евпраксией. По провинциальным понятиям, это было равнозначно тому, что он уже едва ли не законный муж одной из хозяйских дочерей. Как, мол, теперь, после его отказа жениться даже на Евпраксии она, ее мать, будет своей родне и прочим старицким соседям в глаза смотреть?
Плохо говорившая по-русски Фридерика не смогла правильно интерпретировать Екатерине причину недовольства Прасковьи Александровны присутствием при ее разговоре с Пушкиным «поповны». (А может, и сама в нем не все поняла? Или не захотела смущать чистую душу своей воспитанницы сутью того разговора?) Дело ведь вовсе не в высокомерии Осиповой-Вульф, истолкованном недворянкой-поповной на свой счет, а в том, что у этой родственной «разборки» в лице Екатерины просто оказались посторонние свидетели (собственно, благодаря «чужому» в павловском доме уху и глазу мы об этой «разборке» и знаем).
«Заплаканные глаза» Евпраксии после разговора с матерью о ней и ее старшем брате Алексее вполне объяснимы. Но чей женский портрет демонстрировал тогда всем Пушкин? А той, перед кем он считает себя давно связанным обязательством жениться – своей первой и настоящей любви всей его жизни, фрейлины императрицы, первостатейной красавицы и умницы Екатерины Павловны Бакуниной. Скорее всего – тот самый, который еще в 1817 году написал также влюбленный в нее лицейский «живописец» Алексей Илличевский.
По-настоящему же «рассердилась» так, что даже заболела и вынуждена была остаться до выздоровления возле докторов в Старице, мать не из-за «поповны», а из-за собственных детей, разрушивших ее далеко идущие планы. Не будь этого обстоятельства, вряд ли дала б она вскоре Алексею благословение ехать на войну. А тот все остальные январские недели пребывания в старицких краях так и пробегал от объяснений с нею. В собственных Малинниках он для матери все время – на охоте, а нет – так по дядюшкам-соседям. То к Ивану Ивановичу в Берново нагрянет (там в это время гостила по дороге к мужу в Смоленск разводиться кузина Алексея Анна Петровна Керн). То к Петру Ивановичу в Соколово заскочит (в его доме воспитывалась другая его кузина, Машенька Борисова). То к Павлу Ивановичу с его воспитанницей Катенькой Смирновой, клюнувшей, как ему показалось, на его старицкие ухаживания, прикатит даже и с ночевкой.
Екатерина сама рассказывает как раз о таком его визите: «Один из родственников Павла Ивановича (Алексей Вульф) пробрался ночью ко мне в спальню, где я спала с одной старушкой-прислугой. Только просыпаюсь я, у моей кровати стоит этот молодой человек на коленях и голову прижал к моей голове. – «Ай! Что вы?» – закричала я в ужасе. – «Молчите, молчите, я сейчас уйду», – проговорил он и ушел. Пушкин, узнав это, остался особенно доволен этим и после еще с большим сочувствием относился ко мне. – «Молодец вы, Катерина Евграфовна, он думал, что ему везде двери отворены, что нечего и предупреждать, а вышло не то», – несколько раз повторял Александр Сергеевич. Задал этому молодцу нагоняй и Павел Иванович. – «Ты нанес оскорбление мне, убирайся из моего дома!» – говорил он ему. Узналось это так. Загадала Фредерика Ивановна мне на картах... «Ты оскорблена, говорит, трефовым королем», я и заплакала, и рассказала все». (15)
Практически то же самое об этом эпизоде с Екатериной записал в своем дневнике и Алексей Вульф, который «…имел после довольно смешную с ней историю. Мы танцовали и дурачились… много, и молодая селянка вовсе не двухсмысленно показывала свою благосклонность ко мне. Это обратило мое внимание на нее, потому что прежде, в кругу первостатейных красавиц, я ее совсем и не заметил. Я вообразил себе, что очень легко можно будет с ней утешиться за неудачи с другими, почему через несколько дней, приехав опять в Павловское, я сделал посещение ей в роде графа Нулина, с тою только разницею, что не получил пощечины». (16)
В общем, в январский свой приезд в Павловское Пушкин своим скромным поведением оставил у хозяев более благоприятное впечатление, чем их подтвердивший свою в округе репутацию Ловеласа и «мучителя барышень» молодой родственник Алексей Вульф. И они рады были принимать Пушкина у себя и осенью того же 1829 года, когда он 13 октября прикатил по возвращении из Арзрума уже самостоятельно и остался здесь почти на месяц, до 7 или 8 ноября. (17)
Усердного «летописца» своего здешнего пребывания Екатерину Смирнову в этот раз Пушкин в Павловском уже не застал: она теперь постоянно жила у матери в Твери. Свои очередные павловские недели Пушкин отразил сам в стихотворном шедевре «Зима», который написал 2 ноября 1829 года:
Зима! Что делать нам в деревне? Я встречаю
Слугу, несущего мне утром чашку чаю,
Вопросами: тепло ль? утихла ли метель?
Пороша есть иль нет? и можно ли постель
Покинуть для седла, иль лучше до обеда
Возиться с старыми журналами соседа?..
Иду в гостиную; там слышу разговор
О близких выборах, о сахарном заводе;
Хозяйка хмурится в подобие погоде,
Стальными спицами проворно шевеля,
Иль про червонного гадает короля.
Тоска! Так день за днем идет в уединенье! (18)
Словом «тоска» Пушкин как бы примеривает на себя состояние своего читателя, обычного человека. У него самого-то в «тоскливых» обстоятельствах – как раз прилив творческих сил и вдохновения. В эти павловские дни он упорно работает и лишь изредка навещает обитателей Бернова и Малинников, о чем свидетельствует его написанное в ироническом тоне письмо от 16 октября с прибавками от Анны Николаевны Вульф ее брату Алексею.
«Проезжая из Арзрума в Петербург, – пишет Пушкин, – я своротил вправо и прибыл в старицкой уезд для сбора некоторых недоимок. Как жаль, любезный Ловлас Николаевич, что мы здесь не встретились! то-то побесили б мы баронов и простых дворян! по крайней мере, честь имею представить Вам подробный отчет о делах наших и чужих. I) В Малинниках застал я одну Ан.<ну> Ник.<олаевну> с флюсом и с Муром. Она приняла меня с обыкновенной своей любезностию, и объявила мне следующее:
а) Евпр.<аксия> Ник.<олаевна> и Ал.<ександра> Ив.<ановна> отправились в Старицу [п]осмотреть новых уланов…
II) В Павловском Фридерика Ив.<ановна> страждет флюсом; Пав.<ел> Ив.<анович> стихотворствует с отличным успехом. На днях исправил он наши общие стихи следующим образом:
Подъезжая под Ижоры
Я взглянул на небеса
И воспомнил ваши взоры
Ваши синие глаза.
Не правда ли, что это очень мило.
III) В Бернове я не застал уже толсто<- - - - -> Минерву. Она с своим ревнивцем отправилась в Саратов. За то Netty, нежная, томная, истерическая, потолстевшая Netty – здесь… Вот уже третий день как я в нее влюблен…
IV) Разные известия. Поповна (ваша Кларисса) в Твери…» (19)
Куча женских имен… Меня часто спрашивают, о ком именно из перечисленных в пушкинском письме лиц говорится, в частности, в известном фрагменте все той же его «Зимы»:
…Но если под вечер в печальное селенье,
Когда за шашками сижу я в уголке,
Приедет издали в кибитке иль возке
Нежданая семья: старушка, две девицы
(Две белокурые, две стройные сестрицы), —
Как оживляется глухая сторона!
Как жизнь, о боже мой, становится полна!
Сначала косвенно-внимательные взоры,
Потом слов несколько, потом и разговоры,
А там и дружный смех, и песни вечерком,
И вальсы резвые, и шопот за столом,
И взоры томные, и ветреные речи,
На узкой лестнице замедленные встречи;
И дева в сумерки выходит на крыльцо:
Открыты шея, грудь, и вьюга ей в лицо!
Но бури севера не вредны русской розе.
Как жарко поцалуй пылает на морозе!
Как дева русская свежа в пыли снегов! (20)
Давайте порассуждаем вместе. Со дня приезда и до написания письма Вульфу,13-15 октября, Пушкин живет в Павловском, откуда навещает Берново: надеется там для сбора своих «недоимок» встретить их с Вульфом «толсто...ю Минерву», старшую дочь берновского помещика Ивана Ивановича Вульфа, красавицу Екатерину Ивановну Гладкову, но она уехала с мужем-уланом на его родину. Дома только младшая дочь Вульфа Анна Ивановна (Нетти). Из Малинников Пушкин 16 октября сообщает Вульфу, что «уже третий день», как он в Нетти влюблен. Стало быть, виделся с Нетти в Бернове 14 октября. Памятуя о январских выяснениях отношений с матерью Анны Николаевны П.А. Осиповой-Вульф, Пушкин не задержался в Малинниках – в тот же день, когда вместе с Анной Николаевной написал письмо ее брату Алексею, вернулся в Павловское и засел дальше за письменный стол.
С 21 октября по 8 ноября он в Павловском работает над «Романом в письмах», имеющим отношение к судьбе его любви Екатерины Павловны Бакуниной. То есть, здесь никакие связанные с его «влюбленностью» в Нетти или в какую-либо другую местную девушку мысли писать роман ему не мешали. Потому что на самом деле никакой другой влюбленности у него и не было. Но вот гости из Малинников в Павловское – «нежданная семья: старушка, две девицы» – повидать Пушкина, скорее всего, на самом деле приезжали.
«Старушка», как можно догадаться, – вернувшаяся после 16 октября с дочерью Евпраксией и падчерицей Александрой Ивановной Осиповой из Старицы Прасковья Александровна Осипова-Вульф. А «две девицы»?.. Кажется, раз «сестрицы», то, значит, – родные дочери «старушки» Анна и Евпраксия Николаевны. Но ведь «две СТРОЙНЫЕ сестрицы»! Над кем Пушкин здесь прикалывается? УАнны Николаевны – явная возрастная уже склонность к полноте, а Евпраксия – и с детства маленькая пышечка. Кроме того, Евпраксия еще с зимы очень, ну просто смертельно обижается на Пушкина за то, что он не только не захотел взять ее в жены, но и не сумел сохранить от матери ее с братом Алексеем тайну, которая для него оказалась главным козырем в его отказе жениться. К тому же, раз в письме Пушкина к Вульфу упоминается намерение «побесить баронов», то, скорее всего, уже намечается свадьба Евпраксии с внебрачным сыном владельца тверского имения Степановское-Волосово князя Куракина бароном Борисом Александровичем Вревским. То есть, Евпраксия в Павловское ради Пушкина не поедет.
Тогда выходит, что вторая белокурая девушка рядом с тонко осмеянной Анной Николаевной – ее сводная сестра Алина (Александра Ивановна Осипова), которой Пушкин явно не без ее «заслуг» перед ним еще в Михайловском посвятил стихотворение «Я вас люблю, хоть я бешусь...». Скорее всего, Алине, в поведении не столь зависимой от мачехи, как ее родная дочка Анна, и как бы посвящен написанный Пушкиным на следующий после «Зимы» день, 3 ноября, и второй лирический шедевр – «Зимнее утро»:
Мороз и солнце; день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный –
Пора, красавица, проснись:
Открой сомкнуты негой взоры
Навстречу северной Авроры,
Звездою севера явись!
Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,
На мутном небе мгла носилась;
Луна, как бледное пятно,
Сквозь тучи мрачные желтела,
И ты печальная сидела –
А нынче..... погляди в окно:
Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит;
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит.
Вся комната янтарным блеском
Озарена. Веселым треском
Трещит затопленная печь.
Приятно думать у лежанки.
Но знаешь: не велеть ли в санки
Кобылку бурую запречь?
Скользя по утреннему снегу,
Друг милый, предадимся бегу
Нетерпеливого коня
И навестим поля пустые,
Леса, недавно столь густые,
И берег, милый для меня. (21)
Визит «нежданной семьи» не сбил Пушкина с набранного им к этому времени творческого темпа. Над своими зимними шедеврами он даже не мучился – они написаны буквально на одном дыхании, почти без правок и без обычных для его долгих раздумий над листом рисунков на полях. В этот свой приезд в Павловское он пишет не только середину стихотворного «Путешествия Онегина», но и продолжает начатую еще в Михайловском поэму «Русалка». По местной легенде, сюжетный ход для нее он и нашел на прогулке к омуту со старой мельницей на речке Тьме близ соседнего Бернова. По кавказским впечатлениям он создает «Обвал» («Дробясь о мрачные скалы…»), набрасывает план и начальные строфы поэмы «Тазит». По доарзрумским, московским еще раздумьям о собственном будущем и в неизбежности в скором времени новой встречи с сестрами-Ушаковыми как будто прямо в альбом одной из них записывает ироничный (в стиле его с ними отношений!) мадригал «Е.Н. Ушаковой» («Вы избалованы природой…»), который, впрочем, вначале планирует вроде как презентовать Анне Олениной.
Где-то неподалеку, средь черновиков «Путешествия Онегина», – и доработанные позже связанные воспоминаниями о старой столице, доме Ушаковых и первой встрече на детском балу в доме Кологривовых с совсем еще юной Наташей Гончаровой – «Дорожные жалобы»:
Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком?..
То ли дело быть на месте,
По Мясницкой разъезжать,
О деревне, о невесте
На досуге помышлять!
То ли дело рюмка рома,
Ночью сон, поутру чай;
То ли дело, братцы, дома!...(22)
Значит, уже думает о том, что скоро ему опять в дорогу. В Павловском у Вульфов он чувствовал себя как дома. Но, сколько ни прячься, своротив в глубокую провинцию, от неприятного разговора со своим куратором А.Х. Бенкендорфом за несанкционированную поездку на Кавказ, надо возвращаться в Петербург.
Будущую осень Пушкин также планировал «отдать Павловскому», но она застала его в окруженном холерными карантинами Болдине. В Павловское Пушкин смог еще раз заехать только через пять лет, по дороге к теще в Ярополец. Пробыл там с 20 по 22 августа 1833 года и при отъезде перед женой Натальей Николаевной «отчитывается»: «Ты не угадаешь, мой ангел, откуда я к тебе пишу: из Павловска; между Берновом и Малинников, о которых, вероятно, я тебе много рассказывал. Вчера, своротя на проселочную дорогу к Яропольцу, узнаю с удовольствием, что проеду мимо Вульфовых поместий, и решился их посетить. В 8 часов вечера приехал я к доброму моему Павлу Ивановичу, который обрадовался мне, как родному. Здесь я нашел большую перемену. Назад тому пять лет Павловское, Малинники и Берново наполнены были уланами и барышнями; но уланы переведены, а барышни разъехались; из старых моих приятельниц нашел я одну белую кобылу, на которой и съездил в Малинники; но и та уж подо мною не пляшет, не бесится, а в Малинниках вместо всех Анет, Евпраксий, Саш, Маш etc. живет управитель Парасковии Александровны, Рейхман, который попотчевал меня шнапсом. Вельяшева, мною некогда воспетая, живет здесь, в соседстве, но я к ней не поеду, зная, что тебе было бы это не по сердцу…»». (23) Пишет жене, что в Павловском объедается вареньем, проиграл три рубля в вист и отвечает на многочисленные вопросы о ней – потому что слава о ее красоте далеко разнеслась…
Начатый в Павловском «Роман в письмах» так и остался незавершенным. Однако павловские зимний и осенний пейзажи, особенности помещичьего и крестьянского быта, жизнь офицеров стоявшего поблизости уланского полка и уездной дворянской молодежи нашли отражение не только в «Повестях Белкина», но и в «Дубровском», «Капитанской дочке», «Истории села Горюхина» и других пушкинских прозаических произведениях.
…Налазившись в своей экспедиции по колючим кустам, под конец пребывания в Павловском отдыхаем на бревнышке у дома ныне покойной, к сожалению, художницы Т.В. Прибыловской (1944-2019), проиллюстрировавшей за свою творческую жизнь более 140 знаменитых в стране и за рубежом книг. Разглядываем серию павловских акварельных пейзажей, которые Татьяна Викторовна намеревается подарить на память о многолетней дружбе Берновскому пушкинскому музею. На них, и правда, не только все те же «пушкинские» места, но и все то же пушкинское настроение. Нисколько не изменились с той поры здесь «голубые небеса» и «великолепные ковры» снега зимой. И «прозрачный лес» в отдалении все так же чернеет…
К недовольному ворчанию бдительной хозяйской таксы, выкладываю пейзажи на подложенную на траву шиферинку и фотографирую – когда-то еще доведется увидеть выставку этих акварелей в Берновском музее? «Заберу себе» на память хоть часть – осень, зима, весна, лето… По уму, чем огромному альбому воспевающих павловские природные красоты работ Прибыловской пылиться где-то в берновских запасниках, остаться бы им здесь, в Павловском. Но – где, экспонироваться – в чем?..
Круглый год в благословенной павловской тиши и природном уюте как будто разлит аромат творчества. Слегка дискутируем о том, чем Павловское могло и должно было бы стать на Пушкинском кольце Верхневолжья? Как-никак за четыре своих приезда провел здесь поэт в общей сложности больше чем полтора месяца – целую маленькую жизнь. А сколько и каких значительных для его творчества произведений успел обдумать и написать!..
Если быть Павловскому музеем (пусть и новоделом, как когда-то всеми признанное теперь Михайловское), то – написанных Пушкиным здесь знаменитых произведений, ведь остались его рукописи с интересными, многое рассказывающими о жизни и мыслях его самого рисунками. Если литературно-художественным центром, то – с оригинальными тематическими выставками и мастер-классами, в том числе – по изучению графического наследия поэта. Если центром усадебной культуры, то – с его естественным, отличающим его от иных мест «немецким» колоритом. То есть, с непривычной тогда еще для России рождественской елкой, украшенной выписанными из-за границы старинными гамбургскими игрушкам, с подарками для крестьянских ребятишек, с немецкими угощениями и рукоделиями…
Кстати, Татьяна Викторовна Прибыловская, кроме акварелей, подарила Берновскому музею также и серию своих графических работ по теме лубочного «Еруслана Лазаревича», имеющего непосредственное отношение к истории создания поэмы А.С. Пушкина «Руслан и Людмила». А в поэме этой немало, представьте себе, отсылок к современной поэту немецкой истории и культуре. Не слыхали о таком прежде? Вот и узнали б хоть в Павловском и об этом, наконец.
Снисходительно слушает руководитель нашей экспедиции Татьяна Константиновна Пушай мои «фантазии» на тему будущего Павловского. В ближайшие годы, говорит, хоть бы парк привести в порядок – избавить подступы к нему от борщевика, очистить его от дикой поросли, огородить, выделить в нем аллеи и тропинки, обставить их беседками и скамейками, соединить мостиками… Чтобы не стыдно было возить сюда туристов. А потом уж и про павловские окошки думать, сквозь которые приезжающие сюда собственными глазами должны видеть и то, как «блестя на солнце, снег лежит», и то как «ель сквозь иней зеленеет, и речка подо льдом блестит»…
Но как все-таки надо, чтобы и это «уж» состоялось в обозримом будущем. Потому что только оно и способно возродить также и село Павловское – вдохнуть в это прекрасное место новую жизнь.
Ссылки и комментарии
1 – VI, 200-201. Здесь и далее цитаты из произведений А.С. Пушкина приводятся по его Полному собранию сочинений в 16 томах – М., Л., АН СССР, 1937–1959. В скобках римской цифрой обозначается том, арабской – страница
2 – VIII, 46
3 – VIII, 52
4 – Кочнева Т. О милых спутницах. – Старица, 2019. С. 155
5 – Черейский Л. Пушкин и Тверской край. Документальные очерки. М.: «Московский рабочий», 1985. С. 36
6 – Там же. С. 37
7 – См. об этом подробнее в гл. 18 «Не пейзаж, но тоже – «наш» в кн. Сидорова Л. Пушкин – Тайная любовь – М., АСТ, 2017. С. 313-330
8 – Вульф А.Н. Дневники (1827-1842) в кн. Пушкин и 113 женщин поэта. Все любовные связи великого повесы. – М.: АСТ: Астрель: Полиграфиздат, 2010. С. 296
9 – Кочнева Т. Там же. С. 166
10 – Там же
11 – Там же. С. 168-169
12 – Там же. С. 169
13 – Там же
14 – Там же
15 – Вересаев В.В. Спутницы Пушкина. – М.: «Профиздат», 2007. С. 94-95
16 – Вульф А.Н. Там же. С. 296-297
17 – Тархова Н.А. Жизнь А.С. Пушкина. М.: «Минувшее», 2009. С. 448-449
18 – III, 181
19 – XIV, 49
20 – III, 182
21 – III, 183-184
22 – III, 177-178
23 – XV, 72