времени след,
как вбитые в доски ржавые гвозди,
а ладонь старика лишь мозоль, и запястья скрипят,
или кости,
ходуном вверх и вниз,
они стрелки напольных часов,
маятник морщинистых снов, в которых
каждый подросток мечтает стать взрослым,
раскисшим на протвине молоком,
сквозняком проедавшим весь дом
с сотней, другой застеночных кубриков,
капитанов кают неуютных, шершавых раковин, плит,
конфорок без газа,
чьи-то глаза въедаются в погреба
с изумрудными банками огуречных рассолов,
человек заспиртован и разлит по секундам,
нательные сумки мешки под глазами,
в которых можно хранить всё золото мира,
заслуги и стыд, минуты и будущность мраморных плит,
оголённые косы пшеницы раскинутой тальком в рассвете,
в горле голос с застрявшей монетой, он взорвётся рыхлым криком синиц,
чьи крылья курсивом на небо двадцатых,
и ветер несётся собакой на трость пожилых,
неотвратим, как пережёванный лошадью жмых,
что выберешь ты? гром или молния,
когда острые лезвия бритв скребут по щетинам,
шаг до любви - надувные шары выпушенные из маленьких ручек ребёнка
в потускневшее бледное облако, что пустыне откажет в дожде,
всё скребя по зубам, не слюна там, - лишь засуха,
и мир такой маленький, что уместился б за пазухой,
но это лишь кажется, хрупкий лёд всё трещит под ногами,
нарывы всех желобов, проточных канав, запутанных лестниц
на которых цапли ступени хватают тебя за шаги
и лишь путают путают путают настоящего и прошедшего дни,
они молча плывут по пространству, размывая, как в осень дожди
всю ту пыль, голод лет и мещанство, и мои вместе с ними стихи,
по дорогам тоски бродят старцы оттеняя приливы мольбы
по всем тем, кто когда-то остался за чертой обедневшей страны,
им не нужно твоё панибратство, только хлеба, да чистой воды,
и огромное красное сердце,
чтобы билось оно,
не задыхаясь
от отсутствия теплоты.