В том мало проку: зряшным королем
при мирном очаге средь голых скал
в согласье с престарелою женой выдумывать
и даровать никчемные законы дикарскому народу.
что припасает, ест да спит, меня не замечая.
Мне от скитаний отдыха не нужно, я жизнь хочу
допить до дна. Я много радовался, много вытерпел,
и с теми, кто любил меня, и в одиночку, на суше,
и под парусом идя, когда ненастные Плеяды
едва я различал над дымкой моря.
И тем прославился, что с ненасытным сердцем
я рыскал всюду; много видел, много понял;
средь разных климатов, обычаев и стран,
народов и властей, я не последним стал
и принят был с почетом; с товарищами битвой упивался
средь лязга, ветра, на равнине Трои,
Я стал частицею всего, что видел. Но все, что видел –
только арка, за ней мерцает неизведанный простор,
чьи дали меркнут, только подойдешь.
Остановиться скучно, все закончить,
покрыться ржавчиной, утратить блеск.
Ведь жизнь не сводится к дыханью.
Такую жизнь хоть взгромозди на жизнь –
немного выйдет. Пусть жизни мне осталось мало,
но каждый час спасу от вечного молчанья,
пускай он новое мне принесет.
Ведь стыдно из-за каких-то трех годов
беречь себя, свою седую душу, что тоскуя,
стремится к новому, как в море потонувшая звезда,
чтоб выйти за последнюю границу людских идей.
Итак, любимому я сыну Телемаху оставлю
скипетр свой и остров, сумеет выполнить задачу
чтоб осторожно, не спеша, помягче сделать
этих грубиянов, по не крутым ступенькам
подвести к добру и пользе.
Он безупречен, нацелен на гражданский долг,
Он будет править нежно и чтить моих богов домашних.
Он сделает свою работу. Я – свою.
Там, в гавани, уж ветер надувает парус
и сумерки ложатся на морской простор,
Ну, моряки, мои товарищи, вы тяжело работали,
одолевали трудности, и думали, как я,
вы весело приветствовали и грозу, и солнце,
им подставляя сердце вольное и вольный лоб.
Мы старики – и вы, и я.
Но старость по-своему славна, полна работой.
Да, смерть все обрывает, но кое-что прекрасное
и перед смертью мы успеем сделать, не уронив себя
пред всеми, кто с богами спорил.
Уже сверкают скалы отблесками света,
И длинный день кончается, вползает вверх луна,
И голоса из глубины завыли. Вперед, друзья,
еще не поздно – отправимся и новый мир разыщем.
Отталкивайтесь от берега. Садитесь поудобней
и звучно взройте пашню моря. Мы будем плыть
под парусами за закат и за купели
всех звезд на западе, пока я не умру.
Быть может, потопят нас водовороты,
Быть может, достигнем мы Счастливых островов
и встретим там великого Ахилла, такого же, как прежде.
Хоть многое ушло, но многое не поддалось,
Хоть сила в нас не та, что раньше землю двигала и небо,
но мы есть мы. Пусть доблестное сердце
слабо перед судьбой и временем,
зато сильно желаньем
бороться и искать, найти и не сдаваться.
с английского перевел А.Пустогаров
Ulysses
It little profits that an idle king,
By this still hearth, among these barren crags,
Matched with an agеd wife, I mete and dole
Unequal laws unto a savage race,
That hoard, and sleep, and feed, and know not me.
I cannot rest from travel: I will drink
Life to the lees: all times I have enjoyed
Greatly, have suffered greatly, both with those
That loved me, and alone; on shore, and when
Through scudding drifts the rainy Hyades
Vexed the dim sea: I am become a name;
For always roaming with a hungry heart
Much have I seen and known; cities of men
And manners, climates, councils, governments,
Myself not least, but honoured of them all;
And drunk delight of battle with my peers,
Far on the peers plains of windy Troy.
I am a part of all that I have met;
Yet all experience is an arch wherethrough
Gleams that untravelled world, whose margin fades
For ever and for ever when I move.
How dull it is to pause, to make an end,
To rust unburnished, not to shine in use!
As though to breathe were life. Life piled on life
Were all too little, and of one to me
Little remains: but every hour is saved
From that eternal silence, something more,
A bringer of new things; and vile it were
For some three suns to store and hoard myself,
And this grey spirit yearning in desire
To follow knowledge like a sinking star,
Beyond the utmost bound of human thought.
This my son, mine own Telemachus,
To whom I leave the sceptre and the isle
Well-loved of me, discerning to fulfil
This labour, by slow prudence to make mild
A rugged people, and through soft degrees
Subdue them to the useful and the good.
Most blameless is he, centred in the sphere
Of common duties, decent not to fail
In offices of tenderness, and pay
Meet adoration to my household gods,
When I am gone. He works his work, I mine.
There lies the port; the vessel puffs her sail:
There gloom the dark broad seas. My mariners,
Souls that have toiled, and wrought, and thought with meЎЄ
That ever with a frolic welcome took
The thunder and the sunshine, and opposed
Free hearts, free foreheadsЎЄyou and I are old;
Old age hath yet his honour and his toil;
Death closes all: but something ere the end,
Some work of noble note, may yet be done,
Not unbecoming men that strove with Gods.
The lights begin to twinkle from the rocks:
The long day wanes: the slow moon climbs: the deep
Moans round with many voices. Come, my friends,
'Tis not too late to seek a newer world.
Push off, and sitting well in order smite
The sounding furrows; for my purpose holds
To sail beyond the sunset, and the baths
Of all the western stars, until I die.
It may be that the gulfs will wash us down:
It may be we shall touch the Happy Isles,
And see the great Achilles, whom we knew
Though much is taken, much abides; and though
We are not now that strength which in old days
Moved earth and heaven; that which we are, we are;
One equal temper of heroic hearts,
Made weak by time and fate, but strong in will
To strive, to seek, to find, and not to yield.