И снова Кто-то смотрит сверху вниз
и целится из крупного калибра...
Умри, Денис, но лучше, чем Дениз
ты не напишешь. Кружево верлибра
петляет вдоль нью-йоркских авеню —
и ткут судьбу невидимые Парки.
Кто я для них? Ничтожный парвеню,
чей след давно простыл в Центральном Парке.
О, чудо семимильных сапогов,
что вслед за Голдой прямо из Милуоки
туда, где не Синатра — Гиди Гов
терзает слух — несли меня. Жестоки
судьбы богини: Нона тянет нить,
веретено Децима крутит в спешке,
а Морта нас лишает права жить,
не отличая короля от пешки...
Меж нами синькой пучит океан,
семь тысяч миль от Лода до Белиза...
Внезапною догадкой осиян
я осознал: Дениза — Мона Лиза.
В загадочной улыбке кривит рот
на фоне италийского пейзажа...
Дениза, о! Я — ты наоборот,
твоя изнанка — и обёртка даже.
Не спорь со мною — неуместен торг:
моей души ты задевала фибры.
Я испытал немыслимый восторг,
кончая под твои, Дениз, верлибры.
Я был тогда бездомен, как Улисс,
но, выдумав пустые отговорки,
я спасовал — и не пересеклись
полётов траектории в Нью-Йорке...
Теперь не то, Дениз. Иные рубежи.
И в прошлое задвинутая створка.
Двадцатый год. Манхэттен. Грабежи.
Такого ты не видела Нью-Йорка.
Ведь ты в раю. А мы давно в аду.
И остов мира, словно дом обуглен.
В горячечном бреду, дыму, чаду
твои святыни — Сохо, Куинс и Бруклин.
Весь мир перевернулся кверху дном,
сомнамбулой шагнув за край карниза.
Я соглашусь с тобою лишь в одном:
мы не достойны лучшего, Дениза...
Ты не случайно выбрала верлибр —
от рифмы меньше пользы, чем урона
в наш буйный век, бурлящий, словно Тибр,
предсмертный заглушавший хрип Нерона.