Когда уходит мама,
полутона или забытьё ушедшего
вдруг проступают на полотне сегодняшнего дня
и открывают двери в тайники,
которые всегда были распахнуты,
но яркий дневной свет жизни
мешал нам увидеть то,
о чем мамы не умели или не хотели говорить.
Когда уходит мама,
по обычаю надо раздать её вещи.
Я раздала всё,
но когда в моих руках
оказалось несколько её платков,
время сначала остановилось,
а потом развернулось так,
что я оказалась в старом деревянном домике,
сползающем с высокого берега в реку.
Пока мама придет с работы,
мы с братом и сестрой весело прыгали,
раскачивая хибарку и надеясь немного полетать в ней,
оказаться рядом со школой,
куда нас, может быть, заберут,
как Филипка из любимой детской книжки.
Иногда, когда хозяева дома во дворе,
называвшие нас квартирантами,
куда-то уходили ,
мы через щели запертой двери
смотрели, как их огромный пес Аргут
рвётся с цепи у нашей двери.
Мама приходила с работы вечером,
и ее красивое строгое лицо было сурово.
Она носила тёмные большие платки,
перебрасывая их длинные концы с кистями за плечи.
Дома она завязывала косынку
и начинала таскать дрова и уголь,
топить печь, очищая от золы,
носить воду из крана на соседней улице.
Потом она шла за керосином,
вынимала длинные лампы из стеклянной связки,
а мы смотрели, как робко вспыхивает фитилёк
и начинает густо дымиться,
бросая большие тени на стены.
Когда удавалось увидеть маму без платка,
я смотрела на ее тяжелые косы до пояса,
которые она быстрым движением завязывала в узел,
и понимала, что она молода,
а это большая тайна.
Наверное, платок защищал ее от молодости.
В моем детстве
в каждом доме были сундуки.
Я долго стеснялась их,
считая признаком отсталости,
и мечтала, чтобы они исчезли из нашего дома.
Сундуки были расписные,
с алыми цветами на чёрном фоне.
О, этот сундук нашего детства!
Сколько печалей он доставил мне
и сколько радостей маме.
В этом пустом сундуке на дне
было самое дорогое мамино богатство-
несколько больших платков с кистями:
Один синий-синий из тончайшего шелка,
другой- кипенно -белый
и еще один поплотнее со сказочными большими цветами.
Мама знала, какой платок кто и когда ей подарил,
особенно ценила она свадебный платок
и тот, что достался от мамы и бабушки.
Когда она брала их на руки,
её лицо светлело,
суровость лица исчезала,
и хотя улыбка была печальна,
она была!
Когда она набрасывала яркий платок на себя,
я делала вид, что не вижу,
потому что мама оборачивалась на нас,
и только убедившись, что мы не смотрим на нее,
поворачивалась перед зеркалом
и удивленно смотрела на себя другую.
Платок говорил о жизни,
в которой много красок и радости,
и эту радость надо было передать дочерям,
их будущей судьбе.
Поэтому мама любовно складывала платки в сундук
и говорила, что по нашим обычаям,
чтобы достойно отдать дочь замуж,
надо собирать платки в приданое с рождения:
они так дороги, а нужно раздать всем будущим родственницам
и сложить дочери в подарок.
Мамины трудовые бессонные дни и ночи,
наши некупленные детские радости-
всё это яркие, как райские птицы, платки,
шелковые шали, перебираемые ею ночами,
струящиеся меж пальцев и шепчущие ей о том,
что знает только она.
Она носила клетчатые серые платки
и я помню, как в 40 лет на улице ее назвали «бабушкой»
и она не обратила внимания,
а белые, синие, алые шали
и розы на павлово-посадских платках
ждали свадебного дня дочерей.
Вот почему я возненавидела эти платки.
В новой для нее городской жизни
менялось отношение ко многому,
а она оставалась собой.
В моем гардеробе никогда не было платков,
но когда я теперь перебираю самое ценное,
что есть в моем доме,
под бликами солнца на кашемировом плато
вспыхивают гирлянды цветов,
ветвятся яблоневые сады,
а кисти полыхают как гривы сказочных скакунов.
И я прячу их,
чтобы капля горечи и тоски не обожгла случайно
эхо другой жизни.