Зал читальный в ГЗ МГУ*. Высота нереальная.
Первый курс. Музыкальная лекция академика
Александрова — занесло же меня в первый ряд!
И сижу я, рискуя свалиться пред ясные очи светила…
— а ведь были же, были места позади!
Я сижу на виду, в ореоле огромных и пышных волос,
под прикрытьем которых несложно исчезнуть, — но не там, не тогда…
Академик так стар, просто ветхозаветный пророк…
И бликует его голова в нестерпимом сиянье имперских плафонов минувших годов.
И вот весь этот свет, и дорожки ковровые цвета бордо с полосою зелёной —
источают приметы ушедшей эпохи — так густо и пряно! — пятидесятых…
Время щёлкнуло, скрипнуло, сдвинулось — крышкой пенала…
Я хочу всё расслышать, осмыслить, запомнить, увлёкшись рассказом.
Но бликующий шар головы, проплывающий взад и вперёд,
резонирует с феноменальной картавостью речи —
и морок наводит — глаза закрываются мёртво. И я улетаю.
Хорошо, не в проход, а всего лишь очками на грудь
(вот! ещё и очки нацепила!) — и так много раз. Небывалый позор…
А ведь дело в простом. Академик реликтов хорош, а музы́ка подавно.
Но — в общаге крестом на широком московском проспекте,
распахнувшей впервые в тот год проходную для юных,
на бог знает каком этаже высоты нереальной,
в коридоре прохладном и тёмном, бегущем от лифта,
синеглазый мой мальчик всю ночь не пускал меня спать:
говорил, говорил о любви, о любви, и глазами, глазами сиял.
Так хотелось премудростей мафусаиловых мне причаститься,
чтоб нести сквозь года и потомкам своим рассказать с придыханьем —
вот и мне довелось, мол, пророка библейского видеть и слышать…
Не смогла. Не смогла. Проспала, проборолась со сном и стыдом.
Только мальчика, мальчика этого помню и помню всю жизнь.
Время сдвинулось крышкой пенала…
* Главное здание МГУ им. Ломоносова на Воробьёвых Горах, самая высокая из семи московских сталинских высоток. Так и произносится — «гэзэ эмгэу».