***
Ну есть ли у человека Совесть запихиваться в автобус с велосипедом? Совесть, впрочем, здесь, наверно, ни причем.
У человека есть собственный автотранспорт ввиде двухколесного велосипеда, заметьте, не одноколесного, а двух, а, он, позабыв стыд и его краску, пытается влезть навиду у всей этой автобусной публики, и хоть бы кто. И хоть бы хны. Лезет. Казалось бы есть велосипед, двухколесный, заметьте, ну, так залезай на него и п....й куда тебе там нужно, нет, б...ь, лезет в автобус, причем впереди себя толкает этот самый велосипед, который двухколесный. И все молчат. Ну, есть ли стыд у тех, у всех, что молчат? Хоть бы кто, просто ради приличия, возмутился. Не-е, что-ты! Всем, хоть бы хны. Ну, конечно, не той, которую любят Женщины с проседью в кудрях, а просто, хны. Не хотят возмущаться и все. Зато все смотрят, как он лезет со своим личным автотранспортом в автобус, толкая его впереди себя.
***
Чувакчин был человеком так себе, ничевошным. Как все любил поесть и выпить. Любил посещать Женщин, а потом посещать баню и смывать, так сказать, трудовой пот и прочую воняемость, которую выделяет человеческое тело вне зависимости оттого, хочет человек того или нет. Вот, однако, как устроено человеческое тело, оно, например, не выделяет денежные суммы, не научилось, хотя времени было предостаточно, а вот выделять всякую вонь, - этого сколько хочешь. Ну, если, конечно найдутся такие, желающие похотеть.
Чувакчин мылся обстоятельно, а значит долго. Он стоял под душем, смыливая все порционные граммы душистого мыла за раз.
Вот такой он был чистоплотец.
***
Ты мне изменяешь с другой? - спросила Книга Лирики.
- С чего ты взяла, Любимая?
- Я чувствую.
- Что ты чувствуешь, глупенькая?
- Я не глупенькая. Я чувствую. У тебя появилась другая?
- С чего ты взяла? Это все твои фантазии.
- Нет, не фантазии. Ты вчера читал другую.
- Ну, какая ты все-таки дурочка. Да не читал, а так просто, чуть-чуть полистал. Ты, ведь, знаешь, что читаю я только тебя.
- Не ври. Читал. Она, что лучше меня?
- Ну, что ты, родная? Как ты можешь так говорить?
- Не ври, не ври, не ври.
- Успокойся, сладенькая моя. Иди ко мне. Вот так...
- Дурачок мой любимый... тебе разве мало меня? Я, ведь, вся твоя. Читай только меня. Ты читаешь только меня?
- Да.
- Очень?
- Да,да...
- Читай меня, любимый... с чувством... с выражением... еще... еще...
- Читаю...
***
Есть люди, которые собирают марки, есть, которые открытки, кто-то собирает значки, монеты, сигареты, кто-то просто грибы. У всех этих людей есть имя - Коллекционер. Правда к грибникам оно не относится.
Аркадий Фундаментов коллекционировал презервативы. Не те, которые еще, а те, которые уже. После очередного романтического падения, которое, что тут скромничать, случается со всяким, он аккуратно их складывал обратно в коробочку или в коробочки, в зависимости сколько за встречу было падений, каждую, из которых подписывал - время, число, месяц, год, затем упаковывал в более просторный контейнер и шел в ванную очищаться и приводить себя в порядок.
Все это так и продолжалось до тех пор, пока он не встретил, как говорится свою вторую половинку, свою Любовь, свою Жену, свою Агрипинну Вениаминовну, с которой не нужно, уж, было пополнять свою, думаю, уникальную коллекцию. Одним словом, он ее променял на Агриппинку.
И правильно сделал.
***
Супруги-мещане Обыкновеновы, как-то в свой выходной, решили сходить в кино. Но в кино, как назло, шло кино мыслительное, думательное и вообще х.р поймёшь о чем. Тогда они подумали, что это непорядок и решили с этим бороться. Они объединились с такими же супругами-мещанами, как Ординаровыми, Недалековыми, Приземленовыми и прочими известными фамилиями и стали бороться. Они вошли в зал кинотеатра и всех, кто там был, стали вытеснять своим видом, претензиями и требованиями о незамедлительном показе комедий из жизни соседей. И вот уж киномеханик, стараясь им угодить, демонстрирует забавные полотна подсмотренные в замочную скважину. Супруги-мещане довольны, они хохочут в разные стороны, покалупывая при этом семечки и орошая и слюной, и шелухой порою друг друга. Но они не обижаются, они понимают, что они сестры и братья и, что нет ничего особенного если кто-то, хохоча, плюнул семечковой шелухой в соседа. Подумаешь, не велика птица! После сеанса они идут по домам и на душе у них радостно, ибо только сейчас они прикоснулись к сладостной тайне из жизни соседей в доме напротив.
Дома они подогревают или готовят обильные и жирные ужины, наедаются до отвала, незабывая, при этом, поржать над запомнившимися сценами, а опосля завалиться на диван и все также, похахатывая, предаться любимой страсти, пыхтя и изворачиваясь друг под другом. Потом, ну, конечно, через некоторое время, у них появляется пополнение, которое вполне может быть не однократное.
Пополнение-поколение растет и вырастая тоже хочет непременно в кино, в котором, правда, иной раз, семечки заменят попкорн, орешки и прочая шелуха.
***
Тимофей Публикантов был влюблен. Естественно в Женщину своей мечты. Не за всеми же волочиться. Сколько одних денег только уйдет на волокиту, не считая здоровья и времени.
Как-то, Тимофей подумал, что одних вздохов при Луне и не только и внешнего вида, со временем, будет недостаточно и учитывая или рассчитывая на свою фамилию он решил заняться сочинением стихов и дальнейшей их публикацией. Тимофей знал, как нажарить бифштексы, но знаний, что такое Поэзия у него не было. Пользуясь лишь примитивными представлениями, которые многие путают с дарованием, он начал пробовать:
Умею я жарить бифштексы,
Нажарю, хоть сто килограмм...
Я вам предлагаю не сексы,
Я вам предлагаю любовь.
Без сексов, любовь - это мило,
Возвышенней, знаю, верней,
Мужская течет моя сила
Сегодня к вам ввиде стихов.
Пусть влага стихов не однажды,
Поможет вам в жизни своей.
И вы утолите все жажды
И пить не захочется вам.
"Оригинально!" - подумал Тимофей и принял известную скульптурную позу, которую он, как-то любопытствовал на какой-то картинке, но при этом, правда, не стал раздеваться донага, а остался, как был в халате. Тимофей потихонечку начинал бронзоветь.
Со временем он насочинял целую группу однотипных, из пустого в порожнее, стихов, собрал их все в одну тетрадочку, на которой старательно написал, - Сборник и пошел в районную газету. Придя в редакцию районной газеты он обнаружил одну малоинтересную особенность, познакомившись с которой он понял, что ни он, ни, тем более, его "Сборник" в районной газете были не нужны.
Он не стал отчаиваться, так, как к нему, во всей своей красе подошла гениальная идея и абсолютно бесплатно поведала, что и как нужно делать дальше. "Я воспою тебя в стихах!" - воскликнул мысленно Тимофей. Но идея не захотела вступать в разговорную связь.
Весь вечер и почти всю ночь, Тимофей от руки переписывал всю группу стихов на отдельные листочки, а затем, ближе к рассвету, собрал все в одну стопку, оделся, взял с собой клей и пошел в направлении дома, в котором жила Женщина его мечты.
К утру, когда начали появляться первые прохожие, весь дом, со всех сторон, был обклеен Тимофеевыми произведениями. Больше всего повезло двери подъезда, она была обьклеена в буквальном смысле вся, превратившись, тем самым, в газетную полосу нестандартного размера.
Посмотрев на труды своих рук и удовлетворившись вполне, Тимофей пошел к себе ждать, не спать, а именно ждать, ибо влюбленные усталости не знают. Ждать того момента, когда Женщина его Мечты обратит на его личность свой взор, ведь, как никак они были приблизительно шапочно знакомы. Все это время ожидания, Тимофей творил. Он чувствовал в себе невероятный запас творческого потенциала, который по своим масштабам уступал лишь запасам нефти, газа и угля в стране. Каждое утро, он, вновь и вновь, обклеивал Дом новыми стихами, потом шел к себе и... творил, незабывая, однако, про бифштексы, которые периодически жарились и кушались Тимофеем. А Женщина его Мечты все не обращала своего взора на его личность, так как она стала Женщиной Мечты абсолютно другого человека, на которого обратила свой взор, а тот, в свою очередь, претворил свою Мечту в реальность, предложив ей руку и сердце и она, согласившись, переехала жить к Любимому человеку. Когда Тимофей узнал об этом, он не расстроился, а просто нажарил целую сковородку бифштексов и, как вы догадались, съел их.
***
Слесарь-сантехник Водопроводов настолько любил свою работу, что никак не позволял себе работать в трезвом виде и поэтому он ежедневно был пьян. Бывало еле-еле стоит, того гляди рухнет вся работа да и сам Водопроводов, но за что-то там держится и чинит, ремонтирует, работает. Одним словом, любил и выпить и поработать.
Целый микрорайон, если у кого-то, что-то не так, держался на нем. Люди его уважали и любили и, чего уж там стесняться, наливали.
Зайдет, например, он к какой-нибудь одинокой родственнице самого Бальзака, а та, прежде чем изложить в чем она нуждается, предложит сперва стопочку знатному слесарю и удостоверившись, что он все употребил в пользу, до капли, улыбнувшись, предложит вторую, снабдив все это словами: "Между первой и второй..."
Водопроводов взглянет на нее с озорной искринкой в глазах да и примет, не без радости, вторую. Потом посерьезневеет, да и спросит: "В чем у вас нужда, хозяюшка?" "Хозяюшка" попросит его зайти в ванную, а там уж опытный мастер и сам заметит, где и в чем неисправность.
Пока мастер трудится, родственница Бальзака разика три-четыре заглянет с очередной стопочкой и огурчиком-корнишончиком. И несмотря на стопочки, работа спорится, движется, делается. Недаром же говорят: "Мастерство не пропьешь.!"
***
Погода стояла знойная, практически, как Женщина, стоящая на берегу, которой любовался, как на произведение Искусства, Гордей Тунеядов, лежащий неподалеку и принимающий, образно говоря, "солнечные ванны". Главное к этому мероприятию относиться без фанатизма, а то и не вылезешь из этой "ванны".
Женщина, стоящая на берегу, действительно была изящна, что подтверждалось Гордеевскими взорами, которыми он награждал сие "произведение" не испытывая никакого неудобства. Женщина-произведение, как и Гордей, принимала, но в отличии от него не "солнечную ванну", что подразумевается горизонтальной, а "солнечный душ". Надо заметить, что "произведение" было непрочь повращаться-покрутиться, но, конечно, не специально, а просто непроизвольно. Гордей, чуть ли не сиял на почве любви к Прекрасному.
Утоление зуда обыкновенного любопытства постепенно переходило в жажду любознательности и почитания и поэтому слюновыделения заметно уменьшились. Гордей задумался: "А, может все наши распри с половиной человечества... - думал он, - оттого, что другая половина воспринимает их не Произведениями, а лишь банальным утолением желания?
После сегодняшняшнего сеанса "солнечных ванн", Гордей стал по-другому смотреть на Женщин, а они на него. А на следующий день, Гордею, впервые в жизни, захотелось пойти в Музей.
***
А, тем временем, Тимофей, творил:
Ходил я по рощам, ходил по дубравам,
Ходил я налево, ходил и направо.
Нашел я местечко, где нет ни души, -
Я, Вдохновение и... камыши.
Ни Гегеля знать не хочу и ни Канта, -
Я - Тимофей... Тимофей Публикантов!
***
Родион Влюбленов был влюблен. Ну, что же - это бывает. От этого лекарства нет. Только Время. А он и не хотел лечиться, он хотел заболевать и болеть. Родиону это удавалось. Он влюблялся часто и самозабвенно.
Он влюблялся и болел,
Горячился и потел...
Даже звали Айболита, -
Он лечиться не хотел.
Да и пошел он! Придурок!
***
А еще Антон Стиляшкин любил выкоблучивать джаз. Родину он, возможно, будет продавать, но потом, чуть позже, когда он повзрослеет, поумнеет и, то, если для него это будет актуально. А пока, дитё росло и тонцевало. Носило узенькие брючки, в которых "клоунски"-омерзительно подчеркивались мясистые ляшки и женообразный зад обладателя новомодной тряпки.
В голове у него был целый склад свободного места и поэтому, когда организмом наладилась ежедневная выработка тестостерона, Антон стал заполнять свой склад всякими-разными мыслями, пока не очень понятными, но вполне, вполне и даже очень вполне приятными. Конечно все это началось еще до брючонок. Брючонки были потом, когда юнейший организм и юнейшее сознание, скорее бессознание, пОняло, конечно же через первое "О", что, чтобы добиться какого-то успеха для осуществления того "приятного" и более-менее становящегося понятным, нужно найти предлог. Естественно, танцы были ближе, нежели естественная наука. Естественной наукой для Антона были его собственные наступившие волнения, которые не позволяли ни спокойно уснуть, ни спокойно проснуться. Итак он выбрал - танцы. На танцах, во все Времена, всегда было, есть и будет, много девчонок, как будто это стремление придти на танцы, в девчонках, было заложено самой Природой, прежде чем стать матерями или матерями-одиночками. Девчонки шли толпами, правда без транспарантов. Каждой хотелось... потанцевать. И именно в короткой юбке. Антон просто шалел от ассортимента. Он стал, почти каждую, мысленно, запихивать в свой склад, при этом, естественно, не поленившись предварительно каждую раздеть. Девушка одетая, в его складе, просто не умещалась. Танцуя, Антон, всячески старался понравиться, выкоблучивая во все стороны. Да и девушки от него не отставали. От современных ритмов, они очень быстро потели и мокрели в соответствующих местечках. И обе стороны уже готовы были протянуть друг другу руки взаимопомощи и, через несколько мгновений, незаметненько исчезнуть с танцплощадки, чтобы, спустив пары, снова, как ни в чем не бывало, слиться с обществом. Все это уходило глубокими корнями в Прошлое. Таким образом в отношении полов все оставалось без изменений. И наверно это и не так плохо.
***
Ромашкина и Стебельков нравились друг другу и поэтому они стали дружить. Но дружить им, со временем, стало суховато и поэтому они решили, не что иное, как просто Влюбиться друг в друга. У современных героев это всегда, действительно, просто. Современные герои были во все Времена. Времена проходили и превращались в Прошлое, в отличии от современных героев, которые есть всегда.
Ромашкина и Стебельков были одним целым, правда Стебельков крепчал и рос всегда прямо, а Ромашкина, всеми своими лепестками, ромашничала в разные стороны, да еще любила гадать - влюбит-невлюбит? Сколько на этом всего сварилось в котле Судеб для Блюда Истории! Ромашкина и Стебельков об этом конечно не знали. Они Влюблялись друг в друга и пока интересовались только своими персонами.
Влюбляться друг в друга конечно интересней, нежели просто Дружить, а когда Влюбляешься и Дружишь одновременно, то никогда не бывает суховато, а всегда и везде приятненько-влажненько. И в этом нет ничего смешного, в этом только улыбчивое и, то только для двоих, где третьему быть вовсе не обязательно.
Частенько, еще не добравшись до постели, они не выдерживали и начинали целоваться на виду у всех. Некоторые, из старшего поколения таких же Ромашкиных и Стебельковых, своими нахмуренными взглядами говорили им - стыд и позор! А они не понимали в чем стыд и позор если двое, став одним целым, Дружат и Любят? Может, стыд и позор, - не Дружить и не Любить, а только лишь притворяться?
Но есть и другие и их больше, из старшего поколения Ромашкиных и Стебельковых, которые не ругают их взглядами, а наоборот, одобряют и радуются и, тем самым, поддерживают, ибо и сами такие же Дружные и Любящие.
Ромашки и Стебельки Любите друг друга. Дарите друг другу, своим безграничным вниманием, белоснежную разлепесточенность, силу, прямоту и стойкость. И став одним целым вы и будете тем Цветком, маленькое Солнышко в котором будет вас всегда согревать. И не нужно гадать - влюбит-невлюбит. А просто - Любите!
***
-Ты такой страстный и ненасытный! - удовлетворенно промурлыкала Рюмочкина Любителеву.
- Да, я влюбчивый. - ответил Любителев Рюмочкиной.
- Давай будем дружить. Я буду тебе верной подругой.
- Все вы так говорите. - возразил Любителев.
- Ну, уж, если я говорю, то это точно. Ты сомневаешься в моей порядочности? - спросила Рюмочкина и добавила: - Тебе же, ведь, всегда бывает хорошо когда ты ко мне прикладываешься?!
- А тебе? - спросил Любителев.
- О, милый, ты даже не представляешь себе, как мне с тобой хорошо! - восторженно, снова замурлыкала Рюмочкина и спросила: - Может быть повторим?
В знак согласия Любителев снова приложился к Рюмочкиной.
- Ух-х! - произнес Любителев.
- Ты, когда ко мне прикладываешься и заглатываешь меня, я, прям, вся трепещу в твоей руке от радости. Как же я люблю тебя! - продолжала мурлыкать Рюмочкина.
- Все вы так говорите, а потом от вас дурно становится.
- Нет, любимый, не сомневайся. Я не такая. Тебе от меня дурно не будет. Тебе со мной будет спокойно и хорошо. Не думай ни о чем, я все сделаю самостоятельно. Только почаще ко мне прикладывайся и я согрею тебя, как никто. Посмотри на меня, разве тебе не интересны мои формы и содержимое их?
Любителев приложился еще раз.
- Ой, как хорошо! Я вся теку и втекаю в тебя, милый не останавливайся. Восхитительно!
Любителев закурил.
- Покури, сладкий. - сказала Рюмочкина и добавила: - Я теперь без тебя не смогу. Ты такой...
Всем своим существом Рюмочкина любовалась Любителевым и думала, как свойственно любой Женщине, что-то своё. Любителев же смотрел только в, для него известное, пространство и думал про своё. Потом перевел взгляд на Рюмочкину, которая оживилась от его взгляда, и приложился еще раз. Потом еще. И потом еще.
Рюмочкина теперь ничего уж не говорила, а лишь вся текла и втекала в своего возлюбленного, насыщая и насыщаясь радостью торжества страсти.
***
Фадей был человек интересный. А интересный оттого, что начитанный. А начитанный, значит - думающий. Ибо начитанному, но не думающему быть приличным человеку просто, как-то неприлично. И фамилия у него вполне соответствовала его интересам и внутреннему содержанию, - Энциклопедов.
Девушка, которая намеревалась выйти за него замуж, так как ей льстило, что уровень развития Фадея намного впереди уровня развития многих других вариантов, у которых, он, уровень, ограничивался лишь пониманием половой разницы между женщиной и мужчиной, ну и еще, как в нагрузку, - футболом, пивом и наличием нелюбимой работы, так и не вышла замуж за Фадея, не получилось, по причине, что Фадей, пообщавшись с ней, какое-то время, понял, что барышня эта пуста и фамилия, - Энциклопедова, ей будет совсем не к лицу. А унижать людей и делать им больно, у Фадея и в мыслях никогда не было.
Друзей у Фадея можно сказать не было, так как, не всем под силу был уровень общения и интересов, а, те, с которыми он все-таки общался, поразбежались в стороны, обнаружив у себя вскакивание не поддельного интереса к противоположному полу, в результате чего все, естественно, постепенно переженились на ком-то и далее продолжали разворачивать с переменным успехом бутоны ярких и душистых отношений.
Конечно и у Фадея периодически, а временами и постоянно, вскакивал неподдельный интерес в сторону Лирического и Романтического, но он не позволял себе половой расхлябанности даже когда становилось невмоготу и все мысли роились возле воображаемого образа Прекрасной и Единственной.
Несмотря на то, что у Фадея была большая, со вкусом подобранная, Библиотека, недаром он являлся завсегдатаем Букинистических магазинов, он частенько посещал и обычные городские Библиотеки. Но посещал он их не для того, чтобы знакомиться с их, достойными уважения фондами, а в надежде встретить там Родственную Душу.
И он ее встретил!
Не в правилах Фадея было подскакивать к неизвестному человеку, даже если этот человек, - Девушка, даже если эта Девушка, скажу вам по-секрету, - его будущая Жена. Он просто на следующий день снова пришёл в ту же Библиотеку, в то же время. Девушка была там. Она с интересом читала какую-то Книгу, что-то записывала в тетрадку, снова читала. Так было несколько дней. Но, однажды, их взгляды встретились....... Что уж там они прочитали во взглядах друг друга, пусть останется тайной, но думаю, что по насыщенности и по объему, не менее, чем Поэму. Возможно, что Поэму о Любви.
Так они и познакомились.
Кто-то, возможно, воскликнет, - Да, сказки все это!
А, вы, разве, стремитесь не к Сказочным отношениям?
Да, совсем забыл, Девушку зовут, - Арина Книгочеева.
***
Едливый рот Леонтия Едакова не оставлял без скрупулезного внимания ничего, что пылом и жаром дышало на столе. Рот его был настолько чуток к разнообразию блюд, что до безобразия выделял слюну в преддверии лакомства. О том, что существуют другие рты, он, как-то не задумывался. Это было не в его правилах, ибо всю жизнь существовал сам по себе.
Большие и малые объемы яств беспроблемно входили в помещение рта Леонтия и убывали по назначению в пространства утробного склада, который, практически, никогда не знал насыщения. Он чувствовал лишь потребность заполнения и поэтому почти непрерывно слал Леонтию заявки того, чего не хватало в его пространстве. И, Леонтий незамедлительно предлагал складу различные варианты пищи, которую, чуть ли не торжественно, пропускал в себя.
Как и любая работа, работа эта была напряженной, но с приятной начинкой и Леонтий не жаловался. Иной раз, просыпаясь ночью, он шел на кухню и вкушал булочку с маслом, запивая литром молока, ибо сейчас, прям, пришла заявка на эти продукты. Ничего не поделаешь, - ночные смены в работе никто не отменял. А, иной раз, под утро, приходила срочная заявка на мясные блюда и Леонтий вставал и шел на кухню готовить эти самые блюда.
Когда детишек в детских садиках спрашивали журналисты с первого канала, кем они хотят стать, некоторые, витающие в облаках, говорили: - Путешественниками, Докторами Наук, Изобретателями, а остальные, дотошным и придурковатым репортерам, сообщали, что хотят стать, - Леонтиями Едаковыми, на, что один из постоянных представителей телевиденья в телевизоре, узнав об этом, воскликнул: - Ничего страшного! Пусть говорят! А следующий выпуск его программы полностью посвящался Леонтию Едакову.
***
Глафира Бутонова была недурна собой и с собой и поэтому ей страстно хотелось замуж.
День начинался с въедливого смотренья на свое отраженье в зеркало и улыбками, и приплясываньями после смотренья. Приплясывая, она нередко, представляла себя на балу практически кем-то и выкруживалась, и выкруживалась по комнате до полного упадка сил, что в результате приводило и к упадку Глафириного тела, предварительно поздвигавшего со своего места или стулья, или комодик, или, что-то еще. Шкаф, правда, оставался всегда на месте, но был всегда очень недоволен, когда в него со всего размаху влетала Глафира. Она падала на пол или, все-таки заранее выбрав правильную траекторию, летела прямо в постель. В ней она лежала в разные стороны, вся раскрасневшаяся и распотевшаяся. Иной раз она так и засыпала, вся в своих улыбчивых мыслях до тех пор пока ее не приглашали Домашние отобедать, что-нибудь вкусное, разное. В таких случаях, после "бальных" летаний по комнате и последующего спанья, Глафира откладывала посещения ванной комнаты с утреннего времени на вечернее и к обеденному столу выходила вся в ароматных запахах самой себя. Но Домашние никогда ее не журили за несоблюдения правил личной гигиены, ибо потливушка-кровинушка была своя.
За обедом, Глафира, кушала все подряд, без разбора, частенько спрашивая принести с кухни, что-либо еще несочетаемое с блюдами на столе, после чего создавалось впечатление, что Глафира уже... замужем, да еще и... в положении. Закончив обедать, Глафира выходила в сад и выливалась в фруктово-ягодную стихию Природы, постепенно сливаясь и исчезая в ее зарослях. Но, иногда, она просто ленилась идти в сад и тогда шла к себе в комнату, брала первую попавшуюся Книгу и пробовала читать. Пробы были в основном неудачные, так как, Глафира засыпала еще раньше, чем прочитывался первый абзац. Просыпавшись, она вспоминала, что, что-то хотела сделать до спанья, а, вспомнив, шла на кухню, лезла в буфет за остатками пирога и съедала его тут же у буфета без лишних или без, каких-либо вообще церемоний. Затем собиралась и шла посещать ванную. Глафира набирала воду, раздевалась, залезала и ложилась в ванну, и потом, ванна и Глафира, принимали друг друга.
Она закрывала глазки и начинала думать. О многом. О том, что волосики нужно подравнять. А вдруг! Тут, Глафира, открывала глазки и обращала свой взор в микрорайон своего междуножья и мысленно подтверждала раннее, - Да, нужно подравнять. Купаясь, Глафира, любила гладить себя, как, впрочем, и все остальные Девушки и поэтому она поглаживала свое бутонно-наливное тело и думала... о многом.
Вымывшись, Глафира, с Домашними устраивалась у самовара, который главенственно восстоял на столе и лакомилась пышками и ватрушками, запивая душистым чаем, естественно из блюдца. Закончив чайную церемонию, Глафира обменивалась пожеланиями Доброй Ночи и шла к себе. Расстилала постель и, сменив домашнее платьице на пижамку, ложилась спать. Но прежде думала о многом... и ей страстно хотелось замуж.
***
- Себастьян, это вы? - окликнула Девушка прошедшего мимо молодого человека.
Молодой человек и, якобы, Себастьян абсолютно непрореагировав, шел дальше. Девушка догнала его и повторила свой незамысловатый, хотя, как знать, вопрос. Якобы, Себастьян, остановился и поглядел на Девушку. Девушка продолжала говорить.
- Мы же с вами знакомы, Себастьян... - уверенно говорила она без заминки, но немного волнуясь. - Мы же с вами...
- Спали? - спросил, якобы, Себастьян.
Девушка, чуть порозовела и опустив глазки, ответила:
- Да.
- И, что же вы хотите, милая и нежная, повторить?
Девушка, будто, пропустив еще стаканчик винца, добавочно порозовела и набравшись смелости, ответила:
- Да.
Себастьян внедрял в нее свой изучающий взгляд и пытался вспомнить, а когда и где, собственно, спали? Но лодка воспоминаний категорически не желала раскачиваться, оставляя, тем самым, за собою право каких-либо публикаций.
Он заметил, что Девушка совсем не дурна собой, во всяком случае внешне, о внутреннем же содержании, он, пока, мало, что мыслил, так, как о нем ничего не знал, но по внешнему ее виду, фантазировал в приличном направлении.
Себастьян предложил Девушке пройти до ближайшего Книжного киоска и посмотреть, какие, на сегодняшний день, имеются в продаже романы.
Дойдя до киоска и поприветствовав взглядом предложения, он заметил совсем не плохой роман о нем самом и о Девушке, с которой он встречался в Прошлом и, с которой встретился вновь в Настоящем. Себастьян предложил Девушке приобрести вместе с ним эту Книгу. А, приобретя, они зашагали, взявшись за руки, вперед. А назад, как известно, земной шар не вращается.
Пока, Себастьян с Девушкой, приобретали свой роман, Тимофей Публикантов в халате и с переворачивательницей бифштексов, в руке, записывал:
В дубравах лесных, там где дятел лесной,
Лесные деревья всё долбит и долбит...
Отчетливо слышу, что многим стихам
Совсем не нужны ни размеры, ни рифмы.
Вот взяли-то моду писать, как в давно,
Чтоб ровненько все, музыкально и умно...
Ну, нет, не согласен. И дятел лесной,
Все долбит и долбит лесные массивы.
И знать не пойму, по себе я в себе,
Я сам прошатаю дорогу к Олимпу...
Я знаю, я чувствую, я насмогу,
Я - Лирика Личная! О, Муза! Я - Сборник!
***
Жена Столбикова была недовольна своим мужем, который, на этой неделе, как-то, не особенно замечал ее в смысле объекта своих нескромных желаний. Со скромными желаниями пока было все в порядке.
Столбиков трудился на видном предприятии, без задержек и издержек приносил в Дом, вернее в руки своей супруги, зарплату, замеченным в распитии прохладительных и горячительных напитков не был, в спортивных состязаниях и прочих олимпиадах не учавствовал, театры, музеи, выставки не посещал.
Жена Столбикова была не работающей дамой и целыми днями, без выходных, занималась Домохозяйством. Теперь, целыми днями Домохозяйничая, она думала: что же с ним происходит? Я ни в чем для него никогда не отказывала и в главном смысле стараюсь быть всегда понимающей и обнимающей. В смысле питания все всегда готово и хватит на нескольких Столбиковых. В одежде у него все новенько, гладенько, чистенько... - тут ее выражение стало тревого-озадаченным, при появлении только лишь мысли: а может я... постарела? - она незамедлительно, прямо в фартуке, пошла к зеркалу, а увидев себя в нем, приуспокоилась.
Когда Столбиков пришел с работы, они, после различного рода церемоний, включив черный квадрат телевиденья, в котором шла очередная серия жизненно-важной ахинеи, устроились перед ним поудобнее и стали, как обычно по вечерам, лакомиться результатами кулинарных способностей на которые была горазда Столбикова.
Во время приема питания, Столбиков, как бы просто так, спросил супругу:
- А, не сходить ли нам в выходные на выставку? Посмотреть импрессионистов.
Столбикова перестала кушать и посмотрела внимательно на супруга. Потом съела еще кусочек чего-то из своих "способностей" и посмотрев снова на супруга, ответила:
- Конечно, давай сходим.
- И вообще, - воодушевился Столбиков - дорогая, мы давно не были в театре.
- Конечно! - восклицательно поддержала Столбикова Столбикова.
В выходные они пошли на выставку.
Приобщаясь к Великому, Столбиков преображался: стал разговорчивым, глаза заблестели, взгляд наполнился жизнью. Это не прошло незамеченным от его супруги. Подойдя к ней сзади и приобняв ее за плечи, он, что-то замурлыкал ей на ушко, отчего она слегка порозовела, но это ее абсолютно не волновало, ибо слушать было несказанно приятно.
После выставки, придя Домой, Столбиков, уверенно и ненасытно, стал делиться с супругой накопившейся энергией нескромных желаний и супруга была не против.
***
- Вы не читали свежие стихи Тимофея Публикантова?
Иду по дубраве, иду и по роще,
Вдыхаю природный родной кислород,
Пишу не заумно, умею попроще,
Питаясь природной природой широт.
- Да у него, что свежие, что не свежие, вечно с каким-то душком. - ответила дама в соломенной шляпке и в панталонах на босу ногу.
- А, вы почему, собственно, на босу ногу и в панталонах в общественном месте? - спросил мужчина стоявший практически рядом.
- Я художник-оформитель. - ответила дама в панталонах. - Живу здесь неподалеку на собственной даче.
- "На собственной" или в собственной? - уточнил мужчина.
- Ах, не придуряйтесь, все вы прекрасно поняли. Давно уж не мальчик, а все умничаете.
- Позвольте, дамочка. - возмутился мужчина.
- Не позволю! - повысил голос другой мужчина, с которого и начался рассказ. - Хватит! Больше не о чем поговорить?
- А о чем мы говорим? - удивленно, с улыбкой, спросила дама на босу ногу.
- О поэзии! О Тимофее!
- Да, что о нем говорить, шатается, наверное, в своих чащах, все дятлов прикармливает. - сказала дама.
- Это как? - спросил мужчина, который обратил внимание на внешний вид дамы.
- Да так, насобирает разных насекомых в банку, потом найдет где-нибудь сено, нахлабучит на голову, навысыпляет живность из банки, затаится в дубраве и ждет когда дятлы прилетят.
- Зачем? - глазоокругленно спросил мужчина не безразличный, если не к панталонам дамы, то к ее внешнему виду.
- Да, что, вы совсем ничего не знаете о нем? Или прикидываетесь? - возмущенно спросил мужчина, любящий поэзию.
- Конечно нет. - ответил мужчина, любящий дам в панталонах.- Я здесь проездом, останавливался у некоторых недалеких родственников.
- Вы хотели сказать "не дальних" родственников? - спросила дама.
- А, что есть какая-то разница?
- Никакой! - восклицательно ответила дама.
- Вернемся к Тимофею. - продолжил любитель поэзии и Тимофеевой поэзии в частности. - Это наша местная известность. Стихотворец. Несколько причудноковатый, но кто из стихотворцев не именно такой?
- "Причудноковатый" - это мягко сказано. - добавила дама не только в панталонах, но и в соломенной шляпке, про которую, как-то, забыли.
- И, что... - начал спрашивать своих собеседников мужчина влюбленный в женские панталоны, который наконец-то заметил на даме соломенную шляпку. - ... много он преуспел на этом поприще?
- Что вы, не то слово! - выпалил, чуть ли не салютно, мужчина почитающий разговоры о поэзии. - Он после посещения своих чащ и прочих дебрей настолько становится стихоспособным, энергичным, что долго еще не осмеливаешься подойти к нему и просто так, по-соседски, ни о чем поговорить.
- Ой, нашли чем восторгаться. - продолжила разговор дама в соломенной шляпке и в прочих экстравагантных тряпках. - Лучше скажите... - обратилась она к мужчине, который все-таки заметил соломенную шляпку дамы, но больше обращал внимание на ее панталоны. - вам нравятся мои панталоны?
- Несомненно! - воскликнул он. - Они вам э-э... к лицу.
- Что же вы мне голову морочили? "В общественном месте...", "в панталонах...", "на босу ногу...", как не стыдно.
- Это я от... восхищения! - нашелся, что ответить мужчина восхищающийся дамами в панталонах.
- Ну, право, друзья... - присоединился к их разговору почитатель Поэзии и прочих разговоров о ней. - Ну, какая разница, - в панталонах вы или нет? К лицу они вам или... - тут почитатель немного замялся, но осмелился все-таки двусмысленно повторить. - или...
- А, что вы сердитесь-то? Может быть и вам нравятся мои панталоны? - спросила неординарно одетая дама.
- Любезная... - начал было мужчина жаждущий разговоров о Поэзии.
- Меня зовут Изольда Вениаминовна Паналяпова. - не дала продолжить мужчине, Изольда Вениаминовна.
- Приятно, очень. - сказал мужчина пропустивший мимо ушей вопрос о панталонах. - Гарольд Фердинандович Бурбонов!
- Ох, как торжественно! - воскликнула дама.
- Из тех самых? - спросил мужчина восхищающийся женскими панталонами, если они на них.
- Нет, ну, что вы? Просто однофамилец. - как-то, будто бы, расстроено ответил поклонник Тимофеевого стихотворчества.
- А я просто, Валерьян Авдеевич, проезжающий проездом через ваше пространство вашей деревни.
- Я вам нравлюсь? - спросила Изольда Вениаминовна Валерьян Авдеевича, вкладывая в свой вопрос некоторую часть женского обольщения.
- Знаете, Изольда Вениаминовна, я почти принял решение немного призадержаться в вашей чУдной деревеньке.
- Значит, нравлюсь. - закрывая глаза пролепетала Изольда Вениаминовна.
- Вам не надоело? - спросил Гарольд Фердинандович своих собеседников.
- Что вы? Это только самое начало. - ответила Изольда Вениаминовна.
- Тише, идет. - переходя на шопот сказал Гарольд Фердинандович.
- Где? - вторя Бурбонову, тоже шопотом, спросил Валерьян Авдеевич.
- Вон, видите тропинка вдоль леса?
- Ага, ага.
Тимофей шел действительно тропинкой вдоль леса о чем-то разговаривая.
- А он вообще в себе? - поинтересовался Валерьян Авдеевич.
- Вам же сказали, Валерьян, что он причудноковатый, если не сказать грубее. - ответила Изольда и добавила вполголоса. - Вы, меня пригласите сегодня куда-нибудь?
- На вашу собственную дачу.
- Гениально! Вы настоящий кавалер.
- Какая разница нам, простым обывателям, причудноковатый он или более грубее, или нет? - сказал, не обращаясь к своим собеседникам Бурбонов. - Он пишет, как дышит! Он творит! Не то, что... - на этой фразе, Гарольд Фердинандович, обозначил многозначительным взглядом Изольду Вениаминовну и Валерьян Авдеевича.
Тимофей с каждым шагом приближался к деревне.
- Не сердитесь, голубчик. - попыталась вернуть равновесие Изольда Вениаминовна. - И мне нравятся его стихи, но не все. И вообще он наша достопримечательность. Без него и деревня-то наша была б не деревня. А может быть и вообще б не было.
- Да я, собственно-то, и не сержусь. - совсем спокойно ответил Бурбонов.
Тем временем, Тимофей, как и подобает Тимофею, шел по деревне. Деревья, будто, в знак приветствия, покачивали своими кронами. Пташки, перелетая с ветки на ветку, соревнуясь друг с другом, просто общебетались, подчеркивая всё своё певческое расположение к Тимофею. Бабочки, как в бальных платьях, вальсируя, старались каждым движением сохранить Тимофеевой настроение.
Когда Тимофей поравнялся с нашими героями, Гарольд Фердинандович не преминул, поздоровавшись, спросить его. - Как настроение?
- Погода... - многозначительно ответил Тимофей и на лице его появилась улыбка загадочности.
- Как пишется при погоде... при такой? - и не дожидаясь ответа. - Прочтете что-нибудь? - спросил Гарольд Фердинандович Тимофея.
- Прочту... вчерашние. - ответил Тимофей.
Весь день хожу никакой.
Не ем, не пью, никакой.
Бифштексов нажарить лень.
И так вот проходит день.
Но, вдруг, на исходе дня,
Стихами душа полна...
И молот держа в руке,
Лепляю строку к строке.
Бурбонов, ища поддержки личному восхищению стихами Публикантова, посмотрел, прикрывая глаза на Изольду Вениаминовну и Валерьян Авдеевича. И мгновенно придя в себя, спросил. - А сегодняшние уже готовы?
- Почти. - ответил Тимофей и прочитал начало нового стихотворения.
Хожу я по рощам, хожу по дубравам,
Дышу кислородом природы родной...
Захочется, вдруг, поверну я направо,
Захочется влево уйду сам не свой.
После, по-Тимофеевски, улыбнувшись, сказал:
- Приходите на летнюю эстраду, на мой личный концерт.
- Обязательно! - приняли приглашение все трое, после чего Тимофей ушел.
- Ну, вот. Видели, слышали? - спросил Гарольд Фердинандович Изольду Вениаминовну и Валерьяна Авдеевича и добавил: - А, вы все о панталонах. - и воскликнув: - Феномен! - пошел дальше своей дорогой.
Изольда и Валерьян посмотрели в его след, а после посмотрели друг на друга.
Спустя, буквально, минутного молчания, Валерьян, обращаясь к Изольде, то ли спросил, то ли сказал:
- Ну, что идемте на дачу... - и посмотрев во все стороны, шопотом пояснил: - Знакомиться...
***
А тем временем, приблизительно к женскому празднику, стали намечаться и проявляться события совсем уж демонстративного характера: целая плеяда персонажей из еще не опубликованного, сплотилась в шествие и стала выливаться и требовать отдельное издание.
Наблюдались и лозунги, и транспаранты лояльного, но острого содержания, многие из которых, по нормам отпуска прямой речи и публичности события, небыли задействованы в шествии, а были опубликованы в виде мыслей, лишь в голове героев, желающих встать и, возможно, и лечь под одну обложку.
Требования их были вполне понятными и ясными, так, как было абсолютно понятно и ясно, что они растут и хотят и дальше развиваться, создаться, сложиться, влиться в новое, в отдельное, в эгоистичное пространство ннепохожести.
Все вместе и каждый в отдельности давно уж был отдельным произведением и поэтому, чувствуя это и отдаваясь этому полностью, они и собрались все вместе: помитинговать и пообщаться, впервые взаимодействуя друг с другом. Присматриваясь и принюхиваясь, и не испытывая личной привязанности к снобистской морали, - знакомились и намечали диограммы дальнейшего развития.
Собрались все:
Человек с велосипедом выделялся в эксклюзивно-пестром собрании и... представьте себе, никому не мешал.
Чувакчин пришел прямо из бани и поэтому был завернут в полотенце, скорее всего, махеровое. Он был чист и опрятен, как всегда, и подмигивал Изольде Гавриловне. Стоявший рядом с Изольдой Гавриловной Валериан Авдеевич, хмурился, но недолго, ибо Чувакчин уже засматривался на Глафиру Бутонову и посылал ей свои импульсы предположительно романтического характера. А, Глафирочка в сарафанной красе вся светилась и чуть заметно приплясывала, разглядывая всё вокруг.
Супруги Аркадий Фундаментов и Агриппина Вениаминовна степенно вышагивали под ручку и приобретали новые знакомства.
Другие супруги супруги-мещане Обыкновеновы, Ординаровы, Недалековы, Приземленовы, вели себя обыкновенно, ординарно, недалеко и приземленно: лузгая семечки, смеясь взахлеб и во все стороны, пересказывая похабные анекдотцы, фотографируясь со всеми и без всех, ничуть не смущаясь и не задумываясь о резонансе, который они производят, ибо и слова-то "резонанс" не слышали и не знали.
Слесарь-сантехник Водопроводов, знакомясь, принимал не только заявки на дальнейшее продуктивное общение, но и кое-что еще немножко, что его, естественно, радовало.
Гордей Тунеядов, известный почитатель женской натуры и Музеев, заявился на митинг с копией Венеры Милосской, которую по случаю приобрел на барахолке в одном из городских Музеев. Супруги-мещане ранее слышав, что-то о Венере, не преминули сфотографироваться "на память" и с Гордеем, и с копией, пребывая в уверенности, что это подлинник.
Родион Влюбленов, как и положено, был влюблен и именно в этом состоянии романтического опьянения он и прибыл на собрание, в ходе которого, он познакомился с Антоном Стиляшкиным, который поведал новоиспеченному другу о разного рода увеселениях под именем - дискотека, где можно влюбляться намного эффективнее и... чаще.
Ромашкина и Стебельков явили себя в своем репертуаре, что не зависит от времени и возраста.
Рюмочкина и Любителев пожаловали не во хмелю, но с явным желанием приложиться друг к другу. Они находились в состоянии незамедлительно, скорейшим образом начать с кем-то разговоры о жизни переходящие в упадочную философию духа.
Известный чревоугодник Леонтий Едаков ходил медленно и молча с корзиной провизии и поминутно заполнял свой рот всякой всячиной. Он ни с кем не разговаривал, ибо было некогда. Супруги-мещане не стали обходить стороной его корзину, а незамедлительно, всем гуртом, стали фотографироваться с ней "на память", уж очень она им показалась симпатичной.
Себастьян с Девушкой возникли в общей эйфории разноголосья загадочными и удовлетворенными друг другом.
Жена Столбикова и сам Столбиков шагали спокойно, улыбаясь новым приятелям и старались быть незаметными и почтительными в общении.
Изольда Гавриловна Паналяпова на сей раз, чувствуется по настоянию Валериана Авдеевича, была не в панталонах на босу ногу, а в более-менее приличном платье ниже пят, по которому явно угадывалась художническая натура нового волнения ее нового спутника. Ее соломенная шляпка была на Валериане Авдеевиче. Рядом с ними, как старый знакомый, шел Гарольд Фердинандович Бурбонов с новой книгой Тимофея Публикантова, который шествовал рядом и с изнуренно-волшебной улыбкой смотрел на всё происходящее и вдруг вдохновенно, чуть ли не пропел:
О, Муза моя, я служу тебе верно!
Как много в полях приполезного сена!
В дубравах и рощах хожу и брожу
И верно тебе я, любимой, служу!
- Потрясающе! - воскликнул Гарольд Фердинандович и восторженно продолжил:
- На этом прошу считать наше собрание давно официально открытым. - и обращаясь ко всем собравшимся добавил, - Предлагаю высказываться и выражаться изящно и изысканно. Как любитель словесности, хочу заметить, что все мы правильно сделали, что, проявив солидарность, пришли на этот митинг, который перерождается и преображается, а всё наше шествие преисполняется новым звучанием, в котором нужно постараться выглядеть не менее, а более яркими и по форме и пр содержанию. Оставаясь такими не будем забывать, что, где-то есть такие же самобытные наши будущие друзья, которых мы непременно и с любовью пригласил на наши страницы. Желаю всем творческого настроения на ниве собственного изящества. Благодарю за внимание! И до встреч под одной обложкой в собрании, имя которому - "Зачудесье"!
- Минуточку. - прозвучал голос неясно откуда взявшейся женщины с пятью баулами. - А мне, что делать со всем этим? Долго мне еще их перетаскивать с места на место?
- Простите, вы нововведенный персонаж? - спросил даму с баулами Гарольд Фердинандович.
- Знаете что... не выражайтесь. Я честная женщина.
- Ну-у, знаете ли - это не ответ. - ответил Гарольд Фердинандович и уточнил. - А зачем вы их таскаете с места на место?
- Мне еще за них ни копейки не заплатили. Мне чужого не надо. - ответила дама с пятью баулами.
- Даже не знаю чем вам помочь. Давайте мы вам все-таки поможем войти в нашу Ассамблею, а там посмотрим немного погодя.
- Опять "погодя"! Сколько уж можно годить-то? Сколько можно тоскать за собой эту макулатуру?
- Не волнуйтесь, не волнуйтесь, голубушка. Ступайте смелее, как ваше имя?
Дама с пятью баулами стала произность свое имя, но запнулась и произнесла следующее:
- Ира... Ираида.
- Хорошо. Под этим именем и запомнитесь.