Он был её единственным, кому
несла себя доверчиво, без страха,
во время испытаний всех и смут,
как льнёт к плечам нательная рубаха.
Касаясь каждой клеточки живой
на выдохе, сливаясь воедино,
была ему подножною травой,
пластичною, податливою глиной.
Но ей ли знать историю холста,
со временем теряющего краски,
он так легко смахнул её с листа:
пичугу, раньше верящую в сказки.
Стояла молча, что могла сказать,
когда дышать становится не важно,
смотрела, как кружится стрекоза
на розовой обоине бумажной.
Как мог не разглядеть он чистоту
в хрустальности, наполненной любовью,
и двери, закрывающейся, стук
болезненно ударил по надбровью.
Застыл, теряя важность, циферблат.
Хотела от всего отгородиться
и всё рвалась в далёкое – назад,
где были так светлы и дни, и лица.
Но время не играет в поддавки,
оно живёт по собственным законам.
Сжимались, до удушья, «соловки» –
весь мир был в беспросветное закован.
И, семечко любви вобрав в себя
лежала и весну ждала сторожко,
а небо мяло сумрачную бязь,
её водой отпаивая с ложки...