Заметив нити золочёной строчки солнца, дрогнет тюль,
качнётся ствол шершавый в смоляных потёках за окном,
и тишина накроет сумрачным крылом
прохладный сад, где в сливах прячется измученный жарой июль.
Потёртые края стола привычно подчеркнут неактуальность ночи
и зёрен пересып, и кофемолки гул протяжный,
и шелест донельзя заигранных виниловых любимых строчек –
неотменимого
вневременного
ритуала
важность.
В нём драгоценная щепоть, доверенная раскалённой меди,
легко вместит все девяносто дней тончайшего помола
и, перемешанная ложечкой с едва заметным сколом,
как нежность примет сахар цвета слИвовой камеди.
Лонгплей присыплет волшебством кофейно-обжигающие ноты.
Кто знает, что винил прозрачен? – Не добавь графит –
и диск, стыдясь незамутнённости, как молодой натурщик-неофит,
свершит нагие
тридцать три
послушных
оборота…
Что добродетельное ретро? – Сущая безделица оно!
Винил позволит, что запрещено,
и пошатнёт заведомые бессловесные устои.
Простое нам всегда даётся легче, но зачем простое –
на расстоянии в одно кофейное зерно?
Мы будем по глотку, не торопясь, пить дни, и терпкий аромат мгновений
винил озвучит, наконец, на языке, отныне нам понятном,
и обездоленность привычной невозможности прикосновений
исчезнет
от такой совместности
невероятной…