Когда городок маленький, жить в нём удивительно уютно. Такая вот особая форма поселения -и вроде всё как в настоящем городе: транспорт, заводы, официальные здания, всевозможные магазины, школы, стадионы, но близость соснового бора и нескольких рек - большой реки и множества речушек поменьше, сами микрорайоны, изначально выросшие как посёлки вокруг предприятий, где большинство улиц было застроено типовыми двух- и четырёхквартирными домиками с обязательным крошечным клочком земли под окнами, оставшиеся островки леса, с можжевельником и клюквой,- в пазухах переулков,в тупичках, возле прудов с камышами и осокой, баньки на задворках - все это было почти сельское, ну или какая-то промежуточная стадия между городом и деревней. Посреди наших пестрых "шанхаев", как испокон назывались посёлки, степенно простирались целые улицы частной застройки, где каждый дом - на собственный лад, резные наличники, точёные балясины крылечек и веранд, где и огороды побольше, и палисадники побогаче, где по весне под окнами полыхала неопалимая купина лиловых и розовых гроздьев сирени. На этих улицах тротуары напоминали аллеи, смыкающие над головами кленовые, тополёвые и черемуховые ветки, нырнёшь туда,а там сумрачно и тенисто, и пчелы гудят над шиповником, цветущим весь июнь. Можно на этих улицах и петушиный крик услыхать посреди сонной тишины, и коровье мычание, и деловитые куры роют жёлтыми лапами придорожную пыль.
Улица, на которой жили мы, называлась Школьная. На ней действительно стояла школа, начальная, в 4 класса. Здание ее в виде буквы "Г" располагалось в самом начале длинного ряда домов и было окружено с одной стороны большим пришкольным участком, с буйными акациями по периметру, с цветником внутри, а с другой - школьным двором и спортивной площадкой, где был полный набор типовых снарядов - бревно, турник, канат и всё что полагается.
Крылечек было два. Первое - парадное, с двойными дверями,выходило оно на улицу и было украшено перилами из перекрещивающихся деревянных балок, и второе - внутреннее, со стороны двора, для нашего непритязательного мелкого ребячьего люда. У второго крылечка был пристрой, тамбур, куда мы набивались перед уроками шумной толпой в ожидании, когда техничка тётя Анюша, дождавшись срока, откроет дверь и запустит нашу ораву внутрь.
Сама школа, и этот тамбур, и полы в нём, и двери были выкрашены такой казённой охристо-коричневой краской, ею же красили железнодорожные вокзалы вдоль всей нашей Октябрьской ветки, это выглядело ярко и нарядно, особенно посреди изумрудной зелени или голубых сугробов. Полы от краски были скользкие, на них замечательно катались валенки. Самая веселая забава зимним утром - прокатиться с разбегу вдоль узкого тамбура из конца в конец, задевая по пути стоящих у стен, врезаясь в одноклассников, так что в конечном счете до конца коридорчика доезжала уже куча мала.
А на парадном крыльце я часто встречала одна утреннее большое солнце. Дома мне не сиделось, родные уходили на работу чуть свет, и в своем синеньком пальтишке, с портфелем, сиявшим двумя металлическими замками, я приходила к родной школе раньше всех.Солнце вставало чуть заспанное, но такое близкое, такое радостное и светлое, что дух замирал в моём маленьком худом теле.
Пальто было новое, красивое, привезенное из Москвы, и никто не знал, что оно порвано прямо посередине спины и искусно заштопано соседом моей тёти, портным дядей Ваней. Даже мама так до конца и не догадалась, как в этом новом пальто я, любительница одолевать всяческие препятствия, неудачно повисла на заборе. Случилось это в выходной, который обычно проходил для меня не в посёлке, а в центре,в большом деревянном доме на улице Садовой, у одинокой бездетной тёти, маминой сестры. Меня отправляли туда, чтобы было кому сбегать в булочную, выполнить ещё какие-то мелкие поручения, - у тёти болели и опухали ноги. И меня, привыкшую к пестроте стен в обоях, ещё тогда несказанно привлекали ничем не покрытые белые деревянные стены гостиной и прихожей, дерево было тёплым, сливочно-молочного цвета, на широких плотных досках огнем горели бордовые ковровые дорожки с зелёными полосами. И отдельные отношения связывали меня всё детство с прикроватным ковром, где в коричнево-зелёном лесу у небольшого озера гуляли олени, их было трое, - могучий самец с короной рогов надо лбом, аккуратная самочка с бежевой заплаткой под куцым хвостом и маленький оленёнок, выглядывавший из-за дальнего дерева. Струилась голубая прозрачная вода по прибрежным камням, огромные папоротники поднимали вверх свои перистые узорные лапы... Какие затейливые истории рассказывали мне эти звери!Я их любила. И они, я знала, любили и не боялись меня. А в узоре орнамента по краю можно при желании было увидеть человечков и лежащих пантер и тигров...
Когда техничка отпирала нам дверь, это было похоже на открывание райских врат. В широком коридоре нас встречали свет и тепло, вкусный запах протопленных печей, сосновых и березовых поленьев, нагретых стекол, мела, краски и ещё чего-то неуловимо "школьного", особого, волнующего и любимого. Косое солнце било в огромное окно, Левитан, Грабарь и Саврасов - по стенам, и удивительно милая женщина в строгом костюме, выходящая из дверей учительской, - директор, Валентина Петровна.
Разлетались по классам, как воробьи. А окна в классах просторные, во всю стену три окна. Доски чёрные,как смола. Я тогда впервые услышала или прочитала"аспидная доска", и это выражение навеки связалось с нашими деревянными досками. Крышки парт такого же цвета. Парты наклонные, крышки откидные. Вставать, когда тебя спросили, нужно аккуратно, чтобы не хлопать, хлопанье было признаком крайней невоспитанности и бестактности. Белёные печи в комнатах по углам стояли как солдаты на вытяжку. И только в одном классе эта печь отстояла от стены на приличное расстояние, образуя уютное запечье, куда всех просто тянуло как магнитом. Бывали у нас отъявленные смельчаки, которые, понятно, и сидели именно там, на "камчатке", вблизи привлекательного закутка. Эти смельчаки, если учитель наказал, поставил на ноги и со временем забыл про них, ведя урок, уходили в печное "подполье", исчезая от бдительных глаз. Но тем, кто сидел за последними партами на этой же линии, были видны все рожи, которые они корчили безнаказанно в запечной щели. И от смеха было невозможно удержаться. Бывало, там и сморит кривляку, прикорнёт, убаюканный учительским голосом, уютно привалившись к тёплому печному боку, - "... а в школу я схожу во сне".
Это зимой... Зимой в школьном дворе - гора, на портфелях с неё кататься одно удовольствие. А на Новый год в центре двора ставили ёлку. И все пруды в округе, забыв о шёпоте камышей, превращались в катки. Мы самозабвенно сражались в хоккей, шайбы летали со скоростью пущенного снаряда, коньки высекали искры. Нам было жарко, мы были счастливы.
А весной щедро цвели шиповник и раскидистые акации. И казалось, что роится и гудит сам воздух вокруг них. Зацветали они в конце мая, когда шли последние, решающие, страшные и опасные годовые контрольные, овеянные суеверными мифами.
Школьный палисадник и начало улицы образовывали прямой угол, границу просторной площади. Мы, наконец отпущенные на волю, самозабвенно предавались играм на этой площади и велосипедным гонкам. Играли в классики, жмурки и прятки, в "цепи кованые", в знамя, в бесчисленно разнообразные игры с копеечными мячом и скакалкой, а уморившись, рассаживались на широкой скамье у соседского палисада, под рябинами, и там уже завершали день "глухим телефоном".
А ещё в эти последние весенние дни прилетали майские жуки.Кудрявые соседские рябины служили местом высадки их гудящего десанта. Мы стряхивали их с веток сачками для бабочек и рыболовными отцовскими подсаками. И они осыпались с шорохом и бормотаньем. Мы собирали их в спичечные коробки - о жестокая невинность неведения! - и устраивали жучиные гонки, пытались кормить их листьями разрастающихся одуванчиков и первыми клейкими листиками с деревьев и кустов. Жуки не ели. Они улетали от мучителей или умирали - тяжёлые, ворчливые, неуклюжие, с седыми опушёнными головами и жёсткими щеточками усов, беззащитные перед нашим варварством.
Детство - это время майских жуков.
Странно, они давно совсем перестали прилетать.