"Как, ты не знал, что сегодня Лукулл угощает Лукулла?"*
Нам очень не хватает поваров:
кто умер от обжорства, кто убит мной.
Признаюсь, мне поистине обидно,
что в Риме экономят на приправах.
Я это ухищренье поборол.
Жена сегодня утром наплевала
в кастрюлю непутёвого умельца.
Пока идёт одна из оборон,
я голошу: "О, римлянин, осмелься -
купи у книгочея наконец
поваренные книги всех народов!"
Я пью вино из маленького рога;
влияние еды - непоборимо.
Когда я восседаю на коне,
мне важен не тотальный голод Рима,
а голод вражьей армии, и только.
Мы не стыдимся собственных корней,
хотя о них, к стыду, не знаем толком.
Не все из нас - политики желтка,
хоть многие и брезгуют белками.
Сегодня на арене бой с быками:
забава не из лёгких, но потешных.
Везде бои, но армия жидка,
как каша на воде. Когда потеешь,
тогда осознаёшь, что ты полезен.
Но тот, кого выносят на штыках
на них повторно точно не полезет.
Пять тысяч соловьиных языков
заказаны на праздник в честь Сатурна.
Жена, конечно, против: "Ты задумал
отнять у побережий это пенье?"
Я строго отвечаю: "Я - закон!
Когда все гастрономы отупели,
я понял, мне доступно всё на свете.
Ты знаешь, что великое - зорко,
а я всего великого - наследник".
Солдат сегодня бледен и картав,
но очень хищно жаждет провианта:
мол, я жую заморских павианов,
ему же не даю приличной пищи.
Солдат моей империи - кадавр.
А разве у кадавров - как там пишут!? -
есть право говорить и право мяться?
Вот раньше было варварство, когда
мы ели человеческое мясо
в осадах и на вылазках - года,
с каким-то неуёмным аппетитом.
Тогда-то солнце, цвета апельсина,
нещадно опаляло наши губы.
Они не знают слова "голодать".
Им родина бесплатно нашинкует
капусту и морковь на знатный ужин.
А мы в своих богатых городах
от скучных дел испытываем ужас.
Я был в морских сражениях, как лев:
остатками прославленного флота
насытились и фауна и флора.
(А как гордился выпивший правитель!)
Назад тащили стонущих калек:
как мухи, что освоились в повидле,
они трясли культяпками и пели.
Я знаю каково оно - колеть
на лоне величайшей из империй.
Я был довольно долгой нищетой
насильно загнан в армию солдатом.
Имея, в общем, сносные задатки
для массовых убийств и страшных пыток,
я чувствовал опасности щекой,
и был в больших боях свиреп и пылок,
что всё-таки подчас сбивало с ритма.
Сегодня Рим имеет ряд щеколд
иль ряд щеколд имеет граждан Рима!?
Нам страшно не хватает поваров.
Настолько, что все слуги ими стали.
Я долго преклонялся пред местами,
где был когда-то счастлив и свободен.
Моя судьба не входит в поворот,
а время давит горло; их обоих
не вытолкнешь на улицу, как псину.
Тоскуя, набиваешь полный рот
и как-никак желаешь жить красиво,
хотя бы тот отрезок, что мне дан
(меня в любой из рубок могут грохнуть).
Свои полки, я сравниваю с гроной:
удар по ней - и бубки врассыпную.
На каждого героя - есть медаль,
но если вдалеке не расцелует
невеста или мать, она - не в радость.
Где вера в человечество? Мертва ль!?
Теряя счёт раненьям и наградам,
я брякаю отчизне: "Замолчи! -
и тягостно оттачиваю думы. -
Такой великой женщины и дуры,
наверное, не сыщется. Нет силы!"
В большом похмелье мысль "а я за чьих?",
всё чаще приходила и гнездилась.
А что до соловьёв - то дыбом волос:
когда жуёшь их злые язычки,
на несколько часов теряешь голос.
*фраза, сказанная Лукуллом рабу, который приготовил для него один стол и скромную трапезу, зная что тот собирается обедать в одиночестве.