1.
Когда переводишь то, что переведено до тебя, полезно осознавать, что не устраивает в предыдущих переводах.
Этот сонет Китса
On the Grasshopper and Cricket
BY John Keats
The Poetry of earth is never dead:
When all the birds are faint with the hot sun,
And hide in cooling trees, a voice will run
From hedge to hedge about the new-mown mead;
That is the Grasshopper’s—he takes the lead
In summer luxury,—he has never done
With his delights; for when tired out with fun
He rests at ease beneath some pleasant weed.
The poetry of earth is ceasing never:
On a lone winter evening, when the frost
Has wrought a silence, from the stove there shrills
The Cricket’s song, in warmth increasing ever,
And seems to one in drowsiness half lost,
The Grasshopper’s among some grassy hills.
я вспомнил, увидев перевод Андрея Саара:
Поэзия земли вовеки не умрёт:
Когда, устав от зноя, смолкнут птицы
В тени дерев спеша от солнца скрыться
В траве между оград кузнечик запоёт...
Солировать он целый день готов,
Восторгом лета снова насладиться,
Мелодией своей - то досыта напиться,
То смолкнуть, утомясь от праведных трудов.
Поэзия земли вовеки не прейдет:
И зимним вечером, когда мороз суров,
Услышим вдруг - все громче и звучней
За печкой в тишине сверчок поет.
И снится нам в тепле своих домов -
Кузнечик среди зелени холмов...
Перевод понравился, за исключением церковной лексики - "праведных", "прейдет", да и "вовеки". У Китса никаких отсылок к Писаниям нет. А они меняют тон стихотворения, добавляя Китсу нотки моралиста, которых у него тоже нет.
В этом некогда состояла одна из черт его оригинальности.
Наверное, поэтому я сделал свой перевод:
Поэзия земли всегда жива.
Пусть стихли от жары тяжелой птицы,
но голосок сквозь всех оград границы
дойдет с лугов, где скошена трава.
Кузнечик это! У него права
на роскошь лета. Нет, ни на крупицу
его восторг чудной не сократится -
сорняк приют даст, загрусти едва.
Поэзия земли останется всегда..
В молчании мороза, ближе к ночи,
сверчок за печкой остро застрекочет,
сквозь дрему ты почувствуешь тогда:
зеленым стал наряд холмов -
кузнечик вновь поет среди лугов.
После чего я с некоторым опозданием выяснил, что это стихотворение переводили С.Маршак и Б. Пастернак.
А также Анатолий Лукьянов и Сергей Сухарев.
Поэтому, что в них не устраивает, пришлось определять задним числом.
Итак, Самуил Маршак:
Вовеки не замрет, не прекратится
Поэзия земли. Когда в листве,
От зноя ослабев, умолкнут птицы,
Мы слышим голос в скошенной траве
Кузнечика. Спешит он насладиться
Своим участьем в летнем торжестве,
То зазвенит, то снова притаится
И помолчит минуту или две.
Поэзия земли не знает смерти.
Пришла зима. В полях метет метель,
Но вы покою мертвому не верьте.
Трещит сверчок, забившись где-то в щель,
И в ласковом тепле нагретых печек
Нам кажется: в траве звенит кузнечик.
Сразу замечу, что из переводов всех рассматриваемых тут коллег выпало слово weed - сорняк. Видимо, своей "простоватостью" оно не вписалось в "поэзию земли".
То есть переводчики свернули на "романтическую колею", которой я в этом стихотворении Китса не вижу.
Но вот это "спешит насладиться" у Маршака - это даже не романтизм. Это что-то из лексикона дореволюционного приказчика в галантерейном магазине. Также галантерейно-многозначительно "покою мертвому не верьте". В чем, собственно, не верить у теплой печки?
Теперь Борис Пастернак:
В свой час своя поэзия в природе:
Когда в зените день и жар томит
Притихших птиц, чей голосок звенит
Вдоль изгороди скошенных угодий?
Кузнечик — вот виновник тех мелодий.
Певун и лодырь, потерявший стыд,
Пока и сам, по горло пеньем сыт,
Не свалится последним в хороводе.
В свой час во всем поэзия своя:
Зимой, морозной ночью молчаливой
Пронзительны за печкой переливы
Сверчка во славу теплого жилья.
И, словно летом, кажется сквозь дрему,
Что слышишь треск кузнечика знакомый.
"В свой час своя поэзия в природе" - эту сентенцию, в принципе, можно разглядеть в стихотворении Китса, но вряд ли стоило вытаскивать наружу подобную банальность.
А тем более дублировать ее, делая Китса певцом банальностей: "В свой час во всем поэзия своя".
Видимо, чтоб разбавить эту банальность, Пастернак добавляет полную отсебятину:
Кузнечик — вот виновник тех мелодий.
Певун и лодырь, потерявший стыд,
Пока и сам, по горло пеньем сыт,
Не свалится последним в хороводе.
Тут уж на ум приходит попрыгунья-стрекоза, а также мысли о, вероятно, добродетельном сверчке и все превращается в пересказ известной басни. Возможно, Китса бы позабавило, как его превратили в Лафонтена.
Сергей Сухарев (покойный ныне) - известный питерский переводчик, много переводивший Китса:
Поэзии земли не молкнет лад:
Не слышно среди скошенных лугов
Сомлевших в зное птичьих голосов,
Зато вовсю гремит поверх оград
Кузнечик. Обессилев от рулад,
Он сыщет под былинкой вольный кров,
Передохнёт — опять трещать готов,
Раздольем лета верховодить рад.
Поэзия земли не знает плена:
Безмолвием сковала мир зима,
Но где-то там, за печкой, неизменно
Сверчок в тепле стрекочет без ума;
И кажется — звенит самозабвенно
Всё та же трель кузнечика с холма.
Мне его перевод симпатичен. Вот после него я, возможно, не стал бы переводить сам. Он точен и почти свободен от банальностей. Из упреков:
- былинка должна быть, наверно, очень толстой, чтоб под ней укрылся кузнечик,
- безмолвием сковала мир зима - оригинальностью эта строка не страдает. У Китса - мороз высек (как из гранита) молчание,
- стрекочет без ума - тут уже попрыгун-сверчок.
Перевод Александра Лукьянова я долго анализировать не буду. Достаточно одной фразы: "Кузнечик застрекочет, замирая В густых стогах". Так застрекочет или замирая?
А "густые стога" тянут на классический ляп, в духе "и я поплыл на собственный обум".
2.
Вернемся чуть назад.
А что означает, что что-то не устраивает в уже сделанных переводах?
Не устраивает - значит, переводчик отчасти или полностью не выполнил свою задачу. А в чем его задача?
Тут, как ни странно, филологическая наука ничего вразумительного сказать не может и начинает рассказывать что-то в духе Николая Гумилева, которому принадлежат анекдотические правила перевода.
Гумилев выделил все возможные формальные свойства стихотворения и заключил, что вот их все-то и надо соблюсти в переводе. (В оправдание Гумилева можно сказать, что он переводил абсолютно бессодержательную французскую поэзию а ля Теофил Готье. Там кроме формальных элементов и переводить больше нечего).
Ответ Гумилеву тоже давно дан: его правила невозможны в принципе, если не жертвовать смыслом. Так в чем задача переводчика? Чем можно пожертвовать, а чем нельзя?
Моя концепция проста. Произведением искусства стихотворение делает художественное открытие, в нем содержащееся. Это художественное открытие - то есть то, чего до этого не было - и создает оригинальность произведения. Вот это открытие и надо перевести.
(Проблема в том, что часто переводчик не способен это открытие воспринять, поскольку в его культуре оно еще не сделано. Поэтому переводчик сплошь и рядом все оригинальное выбрасывает и заполняет поэтическими банальностями).
Перейдем к стихотворению Китса. Что в нем оригинального?
Мысль, что сверчок зимой заставляет вспомнить о кузнечике и о лете. Все переводчики с передачей этой мысли справились.
Но почему Китс остановился именно на этой паре: кузнечик-сверчок? Почему именно ее он выделил, говоря о воскрешении лета? Оттого, что и кузнечик и сверчок - это поэзия земли.
Борис Пастернак эту поэзию земли просто выбросил. У него она заменена абсолютно бессодержательным "В свой час во всем поэзия своя". Поэтому перевод Пастернака в передаче стихотворения Китса и не идет дальше мысли о том, что сверчок напомнил о лете.
Но что же это за поэзия земли?
В своих стихотворениях Китс не раз упоминал Аполлона.
Вот его "Ода Аполлону" (1815 года). В чертогах Аполлона по очереди читают или поют свои стихи поэты: Гомер, Вергилий, Мильтон, Шекспир, Спенсер, Тассо. Но вот вместе с Музами вступает сам Аполлон, "соединяя силу всех песен", чарующие ухо звуки исходят от этого бога поэтов, родившись на небесах
(From thee, great God of Bards, receive their heavenly birth).
То есть это все поэзия небес. Осененная лучезарным Аполлоном.
Вспомним, что подвиг Аполлона - это убийство змея Пифона, сына Геи-Земли. Поэтому поэзия земли у Китса, несомненно, противостоит небесной поэзии Аполлона, то есть классической человеческой поэзии вообще - от Гомера до Шекспира. И вот эта-то скромная поэзия земли одна только и способна воскресить в памяти лето. Небесная поэзия тут, очевидно, с задачей не справляется.
Поэтому Китс повествует о героях своего стихотворения, не используя выспренную поэтическую лексику. Использование ее переводчиками - к примеру, "вовеки" и "торжество" у Маршака - нарушают это замысел автора, который составляет еще одну особенность стихотворения.
Заметим, что рядом с кузнечиком упоминается изгородь, а рядом со сверчком - печь. То есть заведомо земные, а не небесные, атрибуты. При этом поэзии земли присущи и роскошь, и восторг, и веселье.
Вот соблюдение этой радостной простоты и есть задача переводчика, решение которой позволяет передать замысел Китса во всей его оригинальности.
А.Пустогаров