Копытом в конюшне бьёт конь вороной,
Он чёрный, как смоль, красоты неземной,
Уздечка с набором, обвита парчой.
Не знал он ударов татарской камчой,
Кормил его конюх отборным овсом,
Расчесывал гриву цветным гребешком.
Меняли коню, не жалея, подковы,
Не вешали, в поле пуская, оковы,
Не жгли раскалённым железом бедро,
Не ставили и для учёта тавро.
Поили коня ключевою водой,
И как ритуал был его водопой.
Всё вдоволь ему: он и ест, и гуляет,
И ни хомута, ни кнута он не знает.
Копытом в конюшне бьёт конь вороной,
Он весь в нетерпенье трясёт головой.
Но что же, товарищ мой, надо тебе?
Чего ты боишься в ночной тишине?
Ведь прочны на дверях стальные запоры,
Не вскроют замки лошадиные воры,
И службу исправно несёт у дверей
Надёжный охранник – старинный лакей.
Но конь вороной час от часа слабел,
И воду не пил, и овса не хотел.
И страшен был друга любимого храп.
Скакун не резвился и телом ослаб.
И часто бранила жена молодая:
- Зачем тебе эта скотина худая?
Избавься, убей, что ты возишься с ней!
В твоих табунах ещё много коней!
А этому пуля – и делу конец.
Возьми припасённый для дела свинец,
Сведи к живодёру больного конька…
Не ты, значит я, и не дрогнет рука!
Склонился тогда он над ухом коня:
- Не выживу здесь без тебя я ни дня!
И конь-сотоварищ легонько заржал,
Как будто бы тихо ему отвечал:
- Хозяин мой милый, рассказам не верь…
Ночами бывает открытою дверь,
И голос я слышал жены молодой,
И вторил ей эхом какой- то другой,
И слово короткое слышалось – яд…
Но только скрывал собеседника сад.
Хотелось на волю, я рвал повода,
И предупредил бы, да только вода
Свалила отравой подсыпанной вдруг…
Прощай навсегда, мой товарищ и друг!
Побойся, хозяин, жены молодой,
Вот так же поступит она и с тобой…
И бился недолго конёк вороной,
Затих он, укрытый парчой золотой.
И князь воротился к себе во дворец
И видит: с женой сын лакея – юнец.
Смеются они, о коньке говорят,
Недаром, что шапки на ворах горят.
Ему штоф вина вдруг жена предлагает,
И тоже себе из ковша наливает.
Шипит белой пеной подсыпанный яд.
Князь кубок берёт со стола наугад,
Слугу молодого к себе подзывает
И выпить из кубка его заставляет.
Тот пьёт, и дрожит от волненья рука,
Но жив остаётся прислужник пока.
И кубок второй он жене подвигает,
Та громко кричит и, терзаясь, рыдает,
Её жалит ею же всыпанный яд…
Упала она посредине палат.
Живёт, говорят, у себя во дворце
Князь старый один. В деревянном ларце
Хранит он уздечку коня своего.
Хранит он её у себя для того,
Чтоб вспомнить счастливые юности дни.
Уже не вернутся обратно они.