Продолжение.
Начало: http://stihi.ru/2020/08/01/617
http://stihi.ru/2020/08/01/3816
Трюм
(Тристан)
Она изумлённо смотрела, как я сражался с её
кёртлом, виссуаром и мандемайном*. Мы остались нагими.
За исключением её глаз.
Я был напуган. Конечно, в битве я мог быть наг,
но не в любви. Это казалось плохой приметой.
Её скула была слишком крута. Киль
сотрясался под нами. Мы набирали скорость.
Мы были сверху поочерёдно,
как на спокойном и сомнительном океане,
не находя ни фарватера, ни пролива домой.
Мы лежали один под другим, и не находили укрытия.
Мы катались в объятьях, ошеломлённые
действием, таким трудным и лёгким,
и отдыхали, наблюдая своё вознесение
отстранённо. Оба знали, каков будет конец.
Радость приносит грусть, грусть – горькую радость.
В сумерках я поперхнулся и выбежал вон,
после обратно нырнул, извиняясь.
Это ужас её красоты вызывал тошноту,
а не пляшущий трюм.
Я умолял о гвоздике. У неё были настойки.
Она дала кардамон. Но это был её вкус.
Запах её мшистых подмышек, как у моей няни когда-то,
был кисловатым, словно падалица яблок.
Факел сунулся было в трюм, и отступил.
Она прикрыла меня своими спутанными волосами.
В этой внезапной вспышке я вспомнил,
что мы прокляты в обоих мирах.
Она кусала меня, хихикала и шипела, словно змея.
Мизинцем провела мне по ране,
трём следам от клыков на бедре.
Она имя моё прошептала, только наоборот,
ведь мы не были созданы друг для друга,
но были другому препятствием,
что лелеешь и ненавидишь, как самого себя.
Между нами блестело пятно, карта
страны, жить в которой мы не могли –
как в любом королевстве этого мира.
Хриплый взволнованный крик раздался над нами –
королевское имя или просто слово: Земля?
Тантрис, – сказала она, и это тот, кто я есть.
________________________________________
* предметы средневекового женского туалета
(с английского)
LOVE IN THE LAST DAYS
by D. Nurkse
The Hold
(Tristan)
She stared as I struggled with her kirtle,
vissoir and mandemain. Then we were naked.
Except for her eyes.
I was scared. I’d been naked in combat,
never in love. It seemed a bad omen.
Her cheek was too sheer. The keel shook
below us. We were gathering speed.
We took turns on top
as on a calm and dubious ocean
and found no fathom-line, no strait home.
We lay under each other and found no shelter.
We rolled together, stunned
to have found an act so hard and easy,
or rested watching our transport
in detachment. We both knew how it ends.
Joy leads to sadness, sadness to bitter joy.
At twilight I gagged and ducked out
and shucked back apologizing.
Terror of her beauty made me queasy,
not the swerving hold.
I begged a clove. She had tinctures.
She gave me cardamom. But it tasted of her.
Her mossy armpits, like my nurse’s long ago,
smelled faintly sour, of windfall apples.
A torch poked in and retreated.
She shielded me with her matted hair.
In that sudden flare, I remembered
we were damned in two worlds.
She bit me and giggled and made a snake noise.
She ran her little finger over my wound,
three puncture-marks at my hip.
She whispered my name, but backwards,
since we were not made for each other,
but to be the other’s obstacle,
cherished and loathed like the self.
A stain glittered between us, a map
of a country in which we could not live-–
any kingdom in this world.
A hoarse thrilled cry rose high above us-–
a king’s name or just the word: land?
Tantris, she said, and that’s who I am.