Щенок, найденный нами, был большой, спокойный, очень исхудавший, примерно двухмесячный кавказец. Как он попал в горы, никто из нас не знал. Прелестный был мальчонка, но с одной странностью. Он не лаял. Порыкивал детским баском, но не лаял. Возиться с ним взялся один из наших инструкторов, Миша Фролов. Альпинист, КМС. Миша, как и все мы, носил погоны капитана и в свои тридцать два немало этим наружно потешался, а втайне, как и любой глубоко гражданский человек, гордился. Мы все относились с нарочитой иронией к своим новоприобретенным званиям и звёздочкам, т.ч. дело это было понятное.
Щенка он назвал Вторым. Мишка, глядя в щенячье весёлое лицо, тихо объяснил ему, что Первый — это он, Миша. Второй смотрел ему в глаза с таким видом, что мы не думали, а знали — он не просто Мишку слушает, он все Мишкины слова понимает.
Об уме Второго: куда ходить гадить он понял с первого же раза. Что повар — важный человек — тоже сразу. Что все солдатики в альплагере подлежат его защите ему никто не говорил, но надо было видеть, с каким выражением лица (назвать его умнейшую морду мордой было просто совершенно, т. е. абсолютно, т. е. никак невозможно) он смотрел на их ежеутренние сборы на тренировки... и как он их встречал, когда они возвращались, каждого обнюхивал, ворчливо порыкивая и улыбаясь... мол, вернулся? Молоток. Но при звуках голоса ХОЗЯИНА... щенок только что не писался от избытка чувств, а его порыкивание со временем перешедшее в низкое, скорее львиное, взрёвывание, точно указывало где он сейчас встречает Мишу с его солдатиками с тренировки.
Незаметно прошло восемь месяцев и Второй превратился в огромного, мохнатого, а от этого казавшегося ещё больше, кобеля. От его басового рыка невольно что-то сжималось в животе. Не то, чтобы мы его боялись, хотя и не без этого, ежели тихохонько в нутро к себе глянуть, сжималось и всё тут. А лаять так и не научился. Из под чёрной верхней губы показывались иногда в улыбке огромные белоснежные клинки и этого было всегда достаточно, чтобы ему не приходилось чего-то просить дважды. И веса набрал уже вполне взрослого, под 70 кг с лишним. Миша тренировал его своеобразно. Так команду «фас» он заменил словом: «пошёл» и много чего ещё собственного изобретения, что, впрочем, не мешало Второму все его команды с восторгом выполнять.
А тут случилось такое дело: пришёл приказ и наш альпинистский тренировочный лагерь, В/Ч №....., начал менять дислокацию. Планировалось всех и всё забрать одним автобатальоном, но в суматохе Афгана кто-то где-то чего-то напутал и солдатиков повезли с большей частью инструкторов, а нас пятеро инструкторов и Мишка со Вторым в том числе, остались ждать следующие машины, что бы вывезти палатки, койки, кухню, рем. мастерские, альпинистское снаряжение и прочие хозяйственные мелочи, которыми незаметно обрастает часть, стоящая долгое время на одном месте.
И вот спим мы себе, ничего дурного в голове не держим, три часа ночи, мы в глубоком тылу, если этот термин вообще можно было в Афгане употреблять, часовой, инструктор, Саша Беляков, МС СССР по альпинизму, кемарит на посту тихонько, звёзды мохнатые, незнакомые, луны не видно, на лагере лежит только тень, сама луна за соседней горой ещё прячется, а гора в своей тени нас прячет. И тут Второй молча кидается на дремлющего Сашу, тот летит кубарем, спросонья делает одиночный выстрел, Второй от грохота спасается бегством, мы в трусах подорвались к пулемётному гнезду, ничего не видим, кто-то из наших грохнул осветительной, мама дорогая, нас пятеро, а к нам человек двадцать «гостей» и они нас тоже разглядели враз... Везуха наша была в том, что были они все под кайфом.
А за три с лишним года стояния на одном месте, наш тренировочный лагерь свою пулемётную точку укрепил (от нечего делать и чтобы солдатиков загрузить хоть какой полезной работой опять же) и сделал её почти как ДОТ. Армированный бетон, три секции, разделённые полуметровыми бетонными стенами, чтобы гранатой всех одним разом достать не смогли, три амбразуры. Мы у оружейников раздобыли, как бы списанный, зенитный пулемёт. Стрелял он медленней автомата — тум-тум-тум, но калибр! Мини пушка. В двух других автоматчики предполагались.
А «гости» идут как раз на пулемётную амбразуру, ракета их тоже на какое-то время ослепила, идут молча, видно сразу — не мальчишки, как у нас, но взрослые люди, своё защищающие. Идут странно, так ходят наркоманы, мы к тому времени на местных насмотрелись, прут грудью и Саша наладил их из пулемёта, как косой. Смело их всех. Ну, всех не всех, ночью не поймёшь, но наша свето-шумовая граната оставшихся ослепила и оглушила, мы их добивали поодиночке. Калаши наши гремят, ор стоит жуткий, те чего-то своё орут, наши тоже кто во что горазд, рукопашная, мат перемат, удары, стоны... Второй от этого грома и грохота спрятался, исчез. И пропустили мы двоих в суматохе, не разглядели. Насели они на Мишку, всё ножами его пытаются достать и тут появляется наш нелающий Второй, молча взлетает и первого полоснул по шее, а у второго перехватил руку с ножом — только хруст раздался, но наркотик очень хорош в роли обезболивающего,... тот нож перекинул в другую руку и сунул его под рёбра Второму. Лезвие трёхгранное, стилет, да и только.
Как-то внезапно всё затихло. Вокруг тела неподвижные. А мы все пятеро живы и почти что целы. И луна нас уже освещает, и прошло-то всего минуты две, если не меньше, а всё уже кончено.
Сперва-то мы и не поняли ничего. Лежит Второй, хвостом повиливает и дышит как-то странно. А нам бы самим в себя прийти, ведь одно дело мальчишек учить по скале или льду ходить, пусть и с автоматами, а совсем другое людей ни за что, ни про что убивать. Нас этому не обучали, а вот оно как — приспичило — справились. Да мы и сами практически все кто ранен, легко к счастью, а кто контужен. Нас трясёт всех, но всё же постепенно нервное напряжение отпускать стало... только тогда мы и обратили внимание, что пёс-то не встаёт. Взяли мы его с Мишкой на руки, фонари повключали, светим, а у него только немного крови на боку и крохотная ранка. Я был контужен и ничего не слышал, какой-то из них меня по башке нехило чем-то приложил, но вижу по Мишкиному лицу, что дело дрянь.
Второй умирал тяжело и долго. Не скуля. Мы сидели вокруг, молчали и не вытирали слёз, и не стыдились их. Его уход был для нас чем-то большим, чем смерть собаки, уходил один из нас, уходил друг. Мишка держал его голову у себя на коленях, а Второй всё норовил лизнуть ему руку и смотрел Мишке в глаза, словно говорил — извини, не сумел я тебя защитить... так, дыша всё реже и реже, мельче и мельче, и ушёл. Вздохнул и вдруг перестал дышать и вытянулся во весь рост.
Мы долго долбили яму. Горы. Скала. Выдолбили глубокую. Завалили потом его тело камнями. Сварочным аппаратом, из листа, который давным-давно спиzдили со склада бригады, вырезали и сварили пирамидку со звездой. Наплавили электродом простые слова — Второй, который спас Первого.
Моих ребят давно уже нет на свете, один я остался, а помню именно эту смерть. Помню так, как будто это случилось только что. И вижу их живых, играющих и смеющихся — Второго и Мишку. Я очень боюсь вспоминать Афган, эту бессмысленную мясорубку, а их вот всё время вспоминаю...