Продолжение
Начало:
http://stihi.ru/2020/08/01/617
http://stihi.ru/2020/08/01/3816
http://stihi.ru/2020/08/02/7680
http://stihi.ru/2020/08/03/5304
http://stihi.ru/2020/08/04/4222
http://stihi.ru/2020/08/05/5431
http://stihi.ru/2020/08/06/3689
http://stihi.ru/2020/08/07/8716
http://stihi.ru/2020/08/08/9131
http://stihi.ru/2020/08/09/8844
http://stihi.ru/2020/08/10/7218
http://stihi.ru/2020/08/11/5578
http://stihi.ru/2020/08/12/6145
http://stihi.ru/2020/08/13/8878
http://stihi.ru/2020/08/14/4472
http://stihi.ru/2020/08/15/5531
http://stihi.ru/2020/08/16/5379
http://stihi.ru/2020/08/18/638
http://stihi.ru/2020/08/18/8320
Кеол Ши*
(Тристан)
Она вырезала себе арфу из зелёной рябины,
выбирать которую могут лишь феи.
Она, стоя в переплетении пепельных листьев,
обнажила мой меч без разрешения.
Я думал, что в чаще мы придём к соглашенью,
и она станет менее королевой.
Но – нет. Каждый день она надевает мантию и корону
ещё более властно, хотя они – из пыльцы и росы.
Кто же я – даже не зритель, просто зевака,
свидетель собственного Приключения?
Струны, которые она свила из корня шелковицы,
кишок ошалевшей полёвки и Мастер
Ре, нить из её рукава золотой парчи.
Колки; были из ивы, из ясеня – дека и гриф.
Без спроса она вычистила мой меч
конским волосом и ручейным песком,
от чего этот дамасский клинок стал только острее.
Весь вечер я наблюдал за настройкой арфы,
она выверяла каждую ноту по призрачному камертону.
Затем начала всю работу с начала, сверяя
гармонию каждого Абсолюта, до того, как он отлился в систему.
Наконец струны звучали, как струи дождя.
Она хотела расслышать в этих строгих аккордах
приказ, тайный сигнал? От кого?
Она держала запястье недвижно, в то время как пальцы
выписывали круги, словно оса, летящая на аромат,
в стиле певцов горы Морне.
Её молчание углубилось, очистилось, стало гармонией.
Она играла небрежно и безупречно, как женщина
после долгого сна или голода.
Она тоненько пела на языке, мне недоступном,
аларийском, могрианском или высоком валлийском.
Однажды я услыхал свое имя и был поражён
тем, как странно оно прозвучало на этих полуоткрытых губах.
Но она отвернула взгляд от меня, от огня,
к поляне, где, как дыра, зиял глаз
зверя ли, василиска ли, или заблудшей души.
Потом я расслышал: Марк, затем – Логр, и голос её
перешёл в погребальный плач по далёкому прошлому,
словно это был тринадцатый ключ. Всю ночь я смотрел
как пляшут тени от пламени, сами огнисты,
склонился пред ней, потому что она была королевой, или потому что она причитала.
Разве, если б она любила меня, лад не был бы исступлённым,
воспевающим наше уединенье в лесу?
Она была как Богиня, но не хотела близости,
просто хотела быть правой, быть всегда правой, как ветер и дождь.
Пару раз она потеряла ноту и отсчитала несколько тактов
на моём языке, наоборот, к правильной цифре.
На рассвете она немного охрипла и завернула арфу
в покров из лапчатки, который я дал ей, и скорчилась
обнажённой, под джутовым рубищем на соломе.
Я стоял на коленях рядом с её изголовьем,
пока колени не заболели, слушал её дыхание
чтобы заметить задержку.
Она пахла оленьим жиром, которым она
мазала плюсны от холода, и базиликом.
Мне показалось, что я услыхал арфу изгнания ей в ответ,
со стороны Бросильяна, осторожно плетущую звуки,
как паук, сбегающий вниз по паутине, диминуэндо минорного лада.
Наконец солнце взошло, свет напрягся басовой струной
в увядших ветвях ольхи, затем он угас. Настал день.
Зяблики пели легко, парами, друг против друга,
и в их песне я тоже расслышал имя – своё, в прямом и обратном порядке,
и её, и короля, и час нашей смерти.
_____
* Ceol Sidhe – музыка фей (ирл.)
(с английского)
LOVE IN THE LAST DAYS
by D. Nurkse
Ceol Sidhe
(Tristan)
She cut herself a harp from green rowan
that only the faes may cull.
She stood in the scrim of ash leaves
wielding my sword without permission.
I thought we would negociate
in the wild, she would be less a Queen.
But no. Each day she wears her robe and crown
more imperiously, though they are pollen and dew.
Who am I, not even an audience, a gawker,
bystander at the heart of my own Adventure?
The strings she spindled from mulberry root,
guts of a snared vole, and the Master,
Re, from her cloth-of-gold sleeve.
The pegs were willow, the waist and belly ash.
Without being asked, she scoured my sword
with horse-tail ferns and creek-bottom sand,
and left that Damascene blade sharper.
All dusk I watched her tune, testing each note
against a pitch that does not exist.
Then she began the labor of undoing, tempering
each Absolute before it imposed a system.
At last the strings moved like living rain.
Was she listening in those austere chords
for a command, a secret? From whom?
She held her wrist cocked, motionless, while her thumbs
inscribed circles, like a wasp groping for a scent,
after the style of the Morne Mountain masters.
Her silence deepened, clarified, and became harmony.
She played heedlessly, flawlessly, like a woman waking
after long sleep, or settling to meat after famine.
She sang thinly, in a language I can’t understand,
Alaric, Mogrian, or High Welsh. Once I heard my name
and thrilled to its strangeness on those half-parted lips.
But she turned away from me, away from the fire,
towards the glade where the eye of an animal
or basilisk or lost soul gleamed like a pinhole.
Then I heard Mark, the name Logres, and her voice
modulated in dirge rhythm to the extreme past
as if that were a thirteenth key. All night I watched
as the shadows the flame cast, flame-colored themselves,
bowed to her, because she was Queen, or because she was keening.
Surely if she loved me, the key would be ecstasy--
to be alone together, secluded in a forest?
She was like God, she didn’t want intimacy,
just to be right, always right, like the wind and rain.
Once or twice she lost her place and counted a few bars
in my language, but backwards, to the correct measure.
At dawn she cleared her throat and wrapped the harp
in a cinquefoil wimple I’d given her and huddled
naked under jute in straw. I knelt beside her
until my knees ached, listening to her breath
in case I might interpret a catch.
She smelled of deer tallow with which she greased
her shanks against the cold, and crushed basil.
I thought I heard the exile harp answer her
from the direction of Broceliande, modulating carefully,
like a spider descending a thread, minor to diminished.
At last the sun rose, light tightened like a bass string
in withered alder branches, then slackened. It was day.
The finches sang freely, in pairs, each to each,
and there too I heard my name, forwards and backwards,
and hers, the King’s, and the hour of our death.