Под утро где-то на дачах скулила и выла чужая собака. Собаку эту он никогда не видел, но почему-то знал, что она дворняжка,непременно, крупная и лохматая. Да что там знал, натурально ощущал ладонью и пальцами жёсткую, сбившуюся на собачьей холке шерсть и обонял острый её запах.
В этом не было никакой мистики; скорее, наоборот – полное ощущение предметности и, чёрт её возьми, действительности, материальности мира! Того, чего он, казалось, был лишён всю свою достаточно долгую жизнь, которая и проживалась, как нечто временное, словно в командировке или как раз на съёмной даче.
Вместе с этим ощущением приходило понимание того, что, всё это не более, чем из области патогенеза, один из симптомов убивающей его болезни. Как будто только смертельно больной и способен вполне понимать, что жизнь никогда и ни на кого чужих собак не вешает, их – чужих – вообще не бывает.
Он подошёл к собаке, опустился перед ней на колени, зарылся лицом в кудлатую провонявшую шерсть.
Чужая собака отпрянула; своя – лизнула его лицо шершавым языком и сомкнула жёлтые полусгнившие клыки на его горле.