Клеть свистит,
да руда звенит,
как золотое кольцо,
толь как драный башмак.
Не зевай, торопись,
потеснее жмись,
подземный крот,
белый зуб, черный рот.
Зреет зерном сухой аммонал
в черном брюхе сырой земли.
Не зуди, не ной.
А если страшно — пой.
Виснет потеками белый пот.
Все уже наверху, им сам черт не брат.
А Степана разбирает ледяной азарт.
По ржавой шихте брянчит вода.
Тридцать четыре запальных шнура.
Шальной огонек гибче лозы.
И пошли стректотать,
селитру с хрустом жрать
тридцать четыре огневых стрекозы.
А ему не впервой, тридцать лет под землей.
Другой год не живет,
а ему — везет.
Запальщик, что мальчик,
где азарт, там фарт.
Ему два раза не помирать.
Зажмет себе уши, чтоб слышать получше,
и считает взрывы, чтобы были все,
припавши к стойке в пустом забое,
на горе ждет клеть,
а за стойкой — смерть.
Вдруг глядь: мелькнул на свету искры
белый как саван седой старик.
Тут пошло грохотать, пыль, огонь и мрак.
Повалился грудой твой веселый страх.
Разбабахало все верхи и низы,
и тяжелая пыль опустилась в тишь.
А седой старичок всё там же сидит.
Глядят глаза
как два тележных колеса,
и рукой худой,
как корень сухой
манит к себе, и Степан идет,
и кожею чует — каждый волос встает.
«Ну здравствуй, Степан! Кто я — знаешь сам.
Завтра в воскресенье сюда иди.
Знаю давно про мытарства твои.
Хозяином будешь золотой земли».
И как не был — пропал.
Ночь Степан не спал.
Брату сказал —
тот слушать не стал.
Запер в сарае у серой козы:
«Спятил, варнак,
подземный дурак,
крот слепошарый,
забыл все азы».
А Степан стучит,
по-сорвоски кричит:
«Иди к лешему, может, к лучшему.
Я и так всю жизнь небогато жил,
только пыль глотал, только глох и пил.
Если стану я хозяином земли золотой,
не обижу, брат, отплачу с лихвой».
Брат ему в ответ: «Собирешишся!
С пьяных шар тебе все золото мерещится!»
И не выпустил. А на третий день
от Степана осталась лишь седая тень.
Золотое кольцо обронил до земли,
нагнулся поднять, вдруг чует — не встать.
Только крикнул, злой:
«Ну, теперь я твой!»
И затих, навсегда обретя покой.