***

Под деревьями на полынно-одуванчиковом ковре  каждый с букетом вянущей зелени, отдыхала кучка молодых мужчин. Они нервно обсуждали свои маловероятные выгоды. Встав, один широколицый глухо бормотал:
— Верю вполне: он это решит, но вот именно теперь опаздывает. Почему задерживается прибытие?!
Он бережно держал увядший огромный лист дивной папороти. А те бережно кропили свою зелень и озабоченно посматривали на часы.
И я там, там заметил, как эту кучку покинула таинственная лента– почти наяву, и в капризных своих извивах устремилась к иным рассеянным вдоль пути кучкам. Дивная линия, подумалось мне, символ одномерности! И она спешила к незнакомцам, а те стали у кромки платформы и тянули шеи, длили тревожные взгляды в тёмную воронку дали. Люди слились в единое целое, и оплела их загадочная лента.
Я поспешил за ней– дабы не сбиться с мысли.
Между путями пробегали обходчики с тревожными проблесками фонарей.
Из конторки доносился рык и грохот усталых аппаратов и дребезжащий разнобой звонков.
Настала минута равнодушия. Ныне я встретил её не с прежним томлением, но в радости предвкушения ближайшего будущего. И задумался над ним, и за лентой последовал в людскую гущу. 
«Непокой скулит в нас. Долго ещё ты в пути? Мы с дрожью нетерпения ждём тебя– все!»
Людское мельтешение в моих глазах превратились в замысловатый орнамент– наподобие вышитой ленты. Мне оставалось податься вперёд и всмотреться в него попристальней: подобно усталому близорукому ученику склониться над кафедрой и длить, тянуть контуры– толстые, выразительные. Притом меня ничуть не затруднили деликатные картуши. Я думал лишь о том, как кончить.
Я предположил одно: таинственная лента выражает безвестную мысль, длимую всеми ожидающими. Поверив в это, я принялся стилизовать.
Под мой рейсфедер подвинулась пара увядших пассажиров. Удивительная женщина-агава далась мне с трудом. Стройный мужчина оказался проще- стремительные линии силуэта, первобытный ассирийский профиль. Сумрак скрывал лица, скрадывал жесты– я безмерно обрадовался упрощению им моего труда. Для дивертисмента я окунулся в ритм слов.
— Вот приедет твоя малышка, и мы уединимся.
— Приедет ли...
— Через несколько минут. Она унаследует моё имение и уютный городской дом.
— Куда же, куда нам податься, дорогой?..
— Вдаль от их счастья: останемся тут, в нашей глубинке.
— На недолгий остаток впустую потраченных дней...
— Ты сильно тоскуешь?
— Я тороплю время: поскорей  чему не миновать!!
И, слившись в одно пятно, они заходили как сонный маятник, шепча  «скорей.. скорей...»
 Звонки стихли.
Один аппарат ещё стучал– вразнобой, подобно нервно бьющимся в тревоге сердцам.
Из конторки выбежал молодой господин в мундире и принялся давать отрывистые распоряжения. Взгляды отовсюду устремились к нему. Он поймал их и вошёл в роль. Я заметил, что лента замерла на ходу и судорожно выгнулась, словно в ожидании чего-то. Я оставил её и ступил в иные, просторные измерения.
Вынудил к переходу меня тот глупый чиновник. Недовольство овладело мной– и я пустился в догадки.
Я заподозрил чиновника в крайней нерадивости,  для меня вполне очевидной. Я горячо возжелал ему, мелкому клерку, артистизма. Как смешно: я мысленно прививал артистизм всем путейцам в мундирах! О, важная минута полная назревшими чаяниями и конвульсивными тревогами.
А он так плохо играет, так плохо. Они– те, все такие спаяные, на одно лицо– ему:  «Что?» Ничего больше, только огромное, отчаянное «что?» Он им:: «Хе-хе, знаю всё, но ничего не выдам. Это неуместно, наконец, вам может повредить внезапное потрясение. Беда, большая беда. А я беду не в силах описать, ни воспрепятствовать ей. Смотрите на меня. Говорю вам, что всё очень хорошо. Но вы не верьте мне. Иначе перестанете смотреть на меня, а куда вам ещё глядеть?»
Они, все на одно лицо, потянулись к нему единым потоком.
Он засмотрелся поверх их голов– поток замешкался и повернул назад.
И я крайне встревожился судьбой орнамента.

Роман Яворский
перевод с польского
продолжение рассказа "Испорченный орнамент"