Запреты, не прочитанные вслух,
вы верно нам служили тормозами,
и жили мы с закрытыми глазами,
невольно обратившиеся в слух.
«Два тридцать», — говорит сова-часы.
В сыром сарае, пахнущем мышами,
как прячется карась за камышами,
мы проводили жаркие часы.
Смерть за бетонкой лязгала косой,
но мы умели умереть красиво:
с мечом в руке, ужалены крапивой,
гроб — старый ящик, пыльный и косой.
Играла циркулярная пила,
шпана у плит бетонных зиккурата —
могилы неизвестного солдата —
июньский дождь за упокой пила.
Никто не скажет, где наша черта,
и пусть мы этой пяди не увидим,
там всё, что любим мы и ненавидим.
И бережём. И больше ни-чер-та.