* * *
В Японии танцуют журавли,
хрустальные струятся водопады.
Туда бы улететь, на край земли!
Там вишен подвенечные наряды -
лекарство от тоски по чистоте,
там каждый день подкармливает рыбой
орланов госпожа Тиё; мечте
моей седой отрадно горной глыбой
стать на Хоккайдо или клёном стать
у хижины буддийского монаха.
Когда землетрясение - стоять
невозмутимым воином без страха.
Хоть на вулкане жить бы, но в ладах
с собой, не зная на судьбу обиды.
А умереть - с улыбкой на губах
и с именем спасительным Амиды.
Памяти Хиросимы
Журавлик оригами, нежный, тонкий,
о чём курлычешь ты в тиши ночной?
Погибли наши братья и сестрёнки,
и смертный мрак не разогнать свечой.
И всё же верю я: в раю Амиды
мы встретимся, а может быть, в раю
Христа. И без надсада, без обиды
припомним юность звонкую свою.
Не упрекнём по имени кого-то,
кто в нас швырнул расплавленный зенит.
И колокол на пагоде в Киото
незыблемым прощением звенит.
Дворец в Киото
Насколько скромно и достойно
живёт японский император!
В саду ручей журчит спокойно,
а солнце - жизни генератор -
на самом деле есть богиня
Аматэрасу, яснолика.
Её поют в священном гимне
здесь все от мала до велика.
И кипарисовые крыши
дворца из дерева простого
провозглашают: Небо выше
и императорского крова.
И трон сродни простому стулу,
хоть и украшен перламутром.
Не предаётся здесь разгулу
народ в смиренье любомудром.
Старинные ремёсла живы,
Природа здесь в ладах с прогрессом,
а Красота важней наживы.
Иду киотским горным лесом...
Ицукусима
Я омываю руки в водоёме,
чтобы войти в святилище богов -
людей, ушедших к предкам, ставших ками,
живущих в каждом дереве и камне.
Служитель в белом так похож на чайку,
и красен клён не потому, что осень...
Ты нарисуй на рисовой бумаге
мне бабочку - как иероглиф счастья,
овей меня листом, как опахалом,
чтоб отогнать печали и тревоги,
и сделай из листа фонарь бумажный,
его повесим мы на ветку клёна,
поярче сделай пламя, потому что
уж сумерки сгущаются, сгуща…
* * *
Японских поэтов особенно сладко весною
читать-перечитывать, нежною вишней сквозною
любуясь, как сакурой, воображая горы
и океан за ними, в котором споры,
досужие разговоры, как камни, тонут,
и белые чайки в истоме любовной стонут
над волнами, перемывающими посуду
к столу императора. Клёны - они повсюду:
в моём подмосковном окошке, промытом с тщаньем,
и возле лачуги отшельника Тамбы, что обещаньем
служить только Будде обрёк себя век поститься.
Ах, как же порою хочется опроститься,
одеться в рванину, её подвязать верёвкой
и шлёпать по миру без цели, но со сноровкой
отважного мастера дзэн! И дурь из людей повыбить,
как пыль из ковра! Но не лучше ли просто выпить,
ведь вишня уже лепестки осыпает в слякоть.
Читаю: «Как сладко немного выпить, потом поплакать».
Храмы Киото
Киото - шумный современный город,
но больше тысячи вокруг него
старинных храмов, каждый - вечно молод.
Синто. И Будда - тоже божество.
Здесь на моих друзей - на иудея
и христианку - благодать сошла.
Монахиня, за монастырь радея,
кольцо им (для меня) преподнесла.
Во мху деревья, а в воде зелёной
озёрной красным рыбкам вольно здесь.
И в иероглифах багряных клёнов
записана душе благая весть -
парадоксальный дзэн! Его премудрость
храню в сознании десятки лет,
и в мысли ясность превратилась мутность,
как ясен над Японией рассвет.