Гнев,
черный, как крюк,
настигает меня.
Каждый день,
каждый нацист,
в 8 часов утра, отбирал ребенка
и жарил его на сковородке
себе на завтрак.
А смерть глядит на это пустыми глазами
и выковыривает грязь из под ногтей.
Человек- это зло.
Я говорю это вслух.
Человек- это цветок,
который должен быть сожжен.
Я говорю это вслух.
Человек- это птица,
полная безумия.
Я говорю это вслух.
А смерть глядит на это пустыми глазами
и чешет свой анус.
Человек с его розовыми пальцами ног,
с его чудесными пальцами
не храм,
а сортир.
Я говорю это вслух.
Пусть человек никогда больше не поднимет свою чашку.
Пусть человек никогда больше не напишет книгу.
Пусть человек никогда больше не поднимет свои глаза
мягкой июльской ночью.
Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда.
Я говорю это вслух.
Я прошу Бога не слушать.
After Auschwitz
Anger,
as black as a hook,
overtakes me.
Each day,
each Nazi
took, at 8:00 A.M., a baby
and sauteed him for breakfast
in his frying pan.
And death looks on with a casual eye
and picks at the dirt under his fingernail.
Man is evil,
I say aloud.
Man is a flower
that should be burnt.
I say aloud.
Man
is a bird full of mud,
I say aloud.
And death looks on with a casual eye
and scratches his anus.
Man with his small pink toes,
with his miraculous fingers
is not a temple
but an outhouse.
I say aloud.
Let man never again raise his teacup.
Let man never again write a book.
Let man never again put on his shoe.
Let man never again raise his eyes,
on a soft July night.
Never.Never.Never.Never.Never.
A say those things aloud.
I beg the Lord not to hear.