рот постигает еду, рукоблудье скворечен
стонет дворовым калигулой – братом сестру, –
где ты, опала моя в бесконечных залеченных
острых косичках, сложенных под простыню.
день копипастит в загривке у льва человека:
вот он лакает нарзан, пузыречкам вдомек;
в спины идут на толпу истеричные реки, –
накол замерзшие, вздорные, как воробье.
где ты, сорока, что хвост обронила как хворост
россыпью перьев, вонзенных во дно и под ним;
бури стакан свистопляс подытожен и холост,
моль пожирает кирпич, сам себе нелюдим.