(Марк Львович)
Я верю солдату, который молчит,
Запомнил: по "скорой" в больнице
Лежал в коридоре соседом старик
С ногой, переломом "на спицах"...
Щадят тротуары... Упал в гололед.
В "убойной" нет мест в хирургии.
Циничный смешок: "Головою вперед!
На клизму везем - не в могилу".
Я, хочешь - не хочешь, на деда глядел:
Из "прежних", могучий, костистый,
Казалось, среди обессмысленных дел
Он знает один - скрытый - смысл.
Тут женщины голос вернул в мир меня:
"Марк Львович..." Стоит с раскладушкой...
Дошло - представляет мне дочь старика
Седая, сама, как старушка.
Ответил ей. Дед же хранил тишину,
На дочь посмотрел с видом праздным -
Ухаживать в ночь допустили к нему;
Как, с кем сговорилась - не важно.
Сестер не хватает, а те, кто есть, злы...
Чуть лучше - на время, за деньги:
Нехватка, в две смены, оклады малы,
А платит за все население.
И Люда пробилась на "вахту", к отцу
(Хирурги, те руки набили),
Но в наших больницах, что им не к лицу,
Уход п о с л е сводит в могилу.
А, впрочем, хирургу хирург - не чета:
Поток тел из спальных районов -
Безумные, пьянь, без жилья, "наркота"...
Бездушными сделали многих.
Сегодня больница дежурит в ночи,
Приемный покой полон боли,
С каталки у лифта парнишка кричит
И просит его обезболить.
Меня навестили и все привезли,
Мне легче - смотрю на соседей:
Людмила хлопочет. Безмолвен старик -
Марк Львович на этом ли свете?..
"Отец - девятнадцатого, как дитя,
Но памятью прошлого точен...", -
Сказала, как будто вопрос мой прочла,
Молчанья его "переводчик".
Я вмиг покраснел точно тать на свету -
Был мой интерес не безгрешен:
Как дед этот мощный прошел сквозь войну -
Партийный актив, бронь, из СМЕРШа?..
На тридцать девятый, когда н а ч а л о с ь,
Ему было двадцать, чуть больше -
Его одногодки разили врагов
В Финляндии, Балтии, Польше...
Война так устроена, хоть и прошла -
Осколки стальные ржавеют,
Но боль и обида скребутся в сердцах
Пришедших за ней поколений.
Война к светлым чувствам прибавила муть,
Вражду, недостойные мысли:
Мол, "те" все погибли, а "эти" живут...
Оставили "мины" фашисты...
и будто устав от чего-то в душе,
Людмила, присев, продолжала:
"Марк Львович инструктором был на войне
По летному - в школе - составу".
Тот ожил вдруг, зло посмотрел на нее,
На лоб крупный тень набежала -
Взгляд выдал такое б е з м е р н о е, что
На миг стало воздуха мало.
Из ступора вывел все тот же старик,
Рукой показав нам на "утку",
Он разом потух, головою поник,
Другой человек - за минуту.
Мне стало неловко... Хотя в чем вина?
Мой прадед с родней пали. Помним...
Старик, между тем, судно дочке отдав,
Сказал отрешенно: "Как бомба..."
К смешному от страшного, верно, лишь шаг,
Словами - комично и пошло.
Словесность изящная взвыла в кустах,
А было сравнение точным...
Как надо насквозь пропитаться войной,
Чтоб триплекс, прицел, панорама,..
Кому - что... Единственным стало окном
В жизнь мирную для ветеранов?!
Старик не продолжил - пусть дочь говорит
(Похоже, что т а к не впервые),
А он - в "И-16". Ведущим. Подбит!
Ведомый исчез. Трасса - в спину...
Во мне собеседника Люда нашла,
Сказать: "благодарного" - мало,
Историк - по "корочкам", в жизни - "пиджак",
Я жаждал свидетельств, деталей.
"Отец над столицею начал войну..."
"Шестой истребительный корпус?"
"Да, верно... Бомбить не давал он Москву
Второму воздушному флоту..."
"Тузы" Кессельринга стремились вперед -
В ночь двадцать второго июля,
Две сотни немецких машин на восток
Порядки свои развернули..."
"Командовал корпусом Климов тогда?", -
Я, вспомнив, спросил Люду тихо.
"И в небе московском был первый таран -
Сбил "Хенкель" винтом Талалихин..."
Марк Львович дал знак, чтоб подняли его
На куцых больничных подушках;
"Григорьев и Катрич, Гошко, Титенков...", -
Назвал он геройские души.
Дед этим как будто молитву творил -
Бубнил монотонно и глухо...
А слышалось: "Помним, Ие-ру-салим!",
Как эхо гонимой культуры...
"...и Павел Мазепин", - старик вновь умолк;
"Ему Орден Ленина дали.
Не знаю, каким был по номеру полк.
Григорьеву...", - дочь продолжала.
"А утром еще триста "Хенкелей шло,
Конвой - "мессершмидты" и "фоки",
Ударила в небо по ним ПВО
И "Илы" ушли на охоту..."
"Марк Львович ведущим был месяц в боях!
Ведомый - на первом заданьи,
Но смелый мальчишка - гнал собственный страх,
Шутил: "Мне ведущий - как знамя..."
Поймав в каруселях лучей самолет,
Лупили зенитки, "максимы",
А чуть в стороне, у армады краев,
Сражались с прикрытием "Илы".
Пораньше старались врага задержать,
На подступах к нашей столице,
Но ассами тот оборону ломал
И звеньям давал просочиться.
Так в ночь двадцать третьего битва зажглась
Над самой Москвой в поднебесье,
Червона сплелась здесь с трефовою масть,
Страсть к славе сошлась с жаждой мести!
Там "Хе-111" встретил старик,
Стрелял в бензобаки и крылья,
Бил близко от цели, на то и "ночник",
Без шансов чтоб,.. смерть, если - мимо.
Два "мессера" в желтой раскраске, в крестах,
Слетели, как коршуны, сверху -
Скребло по железу, вонял плексиглас
И капала кровь на сиденье.
Рванул вверх предельно. Ведомого нет.
В кабину влетел стылый ветер.
И сразу же - вбок заложил пируэт
(У немцев в боях заприметил).
Решил: будь, что будет, машину беречь,
Тянул из последних - на "взлетку",
Осколки, снаряды, шрапнель и картечь...
А в центре - наш летчик упертый.
Полуторку с красным крестом различал,
Пожарный расчет, "эмку" штаба;
Подумалось: "Я дотянул... Не упал...
Забот - похоронной команде".
За лето разбили второй летный флот
И план - сжечь столицу - сорвали,
А в небе Москвы это был поворот -
Т а к и х штурмов больше не знали.
А в августе наши... бомбили Берлин!
Люфтваффе, скрипя, подтвердило.
И встал под Москвой Хайнца танковый клин,
И "двойку" мы тоже бомбили!.."
"Вот так, как-то...", - Люда прервала рассказ,
Больничные окна темнели;
Мы так увлеклись - пролетел тихий час,
Настал процедур час - вечерних.
Помог я Людмиле отца отвезти
На кресле к сестре, в процедурный,
Там, в никель одеты, блестели столы
И мыл руки доктор дежурный.
Воткнули по капельнице перед сном,
Контроль ЭКГ, "димедрольчик",
От боли и... совести - лучший укол,
Российским врачам так спокойней...
Людмила, как тень, в изголовье отца
Затихла. Я "плыл" от укола;
Рассказ был хорош, но рассказ без конца -
Не лучшая памяти школа.
"Марк Львович тогда посадил самолет", -
Услышал Людмилы я голос -
"И то был последний военный полет,
И жизнь разделилась: до - после..."
"У "Фридриха", - вспомнил, - "был боезапас
Серьезный: "эм-гэ-эф-эф", пушка..."
"Как сито", - ответила - "был фюзеляж,
А летняя форма - в лоскутья...
Полгода отец (вот, издевка войны)
Висел "самолетиком" в гипсе!
Терпел и высокое небо страны
Очистить мечтал от фашистов..."
...Слепили, что жило и верило в жизнь
Хирурги "железной" закваски,
Но раны не в небо тянули, а вниз,
Где в гумосе плавятся массы.
Комиссии вывод был краток и строг:
"Не годен в военное время".
Прощай, истребитель, два месяца - срок
Огромный - в боях и без смены.
"Отец мой писал, не считал сколько раз,
"Японская" зрела по-новой -
Добился: в Хабаровск направили, в ШКАС,
Для авиатехников школу.
Зубрили мальчишки с девчонками там,
"Стрелки летных войск" - по итогам,
Матчасть самолетов; страдали войска
От сбоев, аварий, поломок.
Марк Львович в почете был между ребят:
"Оттуда", в нашивках, наградах;
Жалел их - на верную смерть из-за парт,
Что техники! те же солдаты...
Но ШКАС - суррогат, рвался летчик назад
В Тюмень, где воздушные силы
Спецшколу открыли. Там летный состав
Осваивал новые "Илы".
Марк Львович инструктором летчиков стал -
Учил не бояться "крестовых"
И, как "Отче наш" в тех курсантов вбивал:
Шанс жизни - "ведущий-ведомый"!..
...Два месяца, позже - четыре и - все:
Взлет, строй, бой, посадка и... гибель,
А если подбил да готов вновь - ещё,
Ты - воин, курсант, победитель!
И вновь полетел журавлиный тот клин,
Что в песне навечно остался,
И так выходило: о н их проводил
Под небо. Под трассы. К той стае...
И вдруг я прочел горький взгляд старика,
Тот взгляд, где б е з м е р н о е горе,
Как если бы дочка его предала,
Вот этим... "инструктором в школе".
И понял, зачем он о бомбе сказал
Тогда неуместную фразу,
И образ, как будто все в жизни познал,
И смертного просто ждет часа.
При слове "инспектор" подкатывал ком,
Стеснял, заставлял возвращаться
В ночную Москву, под зенитным огнем
К мальчишке, с кем вместе сражался.
Расстрелянный, тот не сумел дать в эфир
Ни звука, ни слова, ни вздоха;
И вроде все - так: отомстил командир,
И... выжил, но сердцу т а к п л о х о...
Михаил Стальберг (Фадеев)
26 ноября 2020 года
из цикла "Русский морок"