(из романа "Время ошибок")
Военные сборы.
Палаточный лагерь в Лахденпохском районе, том самом, отошедшем к Советскому Союзу в результате войны с Финляндией в 1939 году.
Преподаватели военной кафедры – толстые наши майоры и подполковники – в наскоро сбитых из неокрашенных досок классах читают теорию. Здесь они на вторых ролях. Реальная власть у офицеров из районного гарнизона.
– Р-раздолбаи, в шеренгу по три! – срывающимся тенором строит соседей филологов гарнизонный старлей. – Устрою я вам филологию, зайцы трипперные! (далее нецензурно). Я научу вас р-русское слово любить!
Облачившись в казённые гимнастёрки, мы сразу же разделились на две категории – сержанты и «пиджаки». Сержанты – это те, у кого на погонах лычки, и в прошлом, соответственно, срочная служба в армии или на флоте. Без лишних эмоций они привели себя в надлежащий вид – побрились, надраили сапоги и подшились.
Пока «пиджаки» разбирались, как быть с неразрезанными портянками и как подшивать подворотнички, сержанты, покуривая, расположились немного поодаль и предались армейским воспоминаниям: «А я подошёл к майору и матом…» «И эти хвалёные кавказцы каптёрку всю ночь мне драили…» «Зарядил я АК боевыми и дембеля наши в окна попрыгали…»
Судя по долетавшим до нас пассажам, все они были героями.
Героев не очень-то любят. Наверно поэтому и поддевали мы их при каждом удобном случае. К примеру, если кому-то на марше случалось пустить ветры (служилые шагали всегда впереди колонны) взвод приходил в отчаяние:
– Газовая атака! Опять сержанты! Запрещено конвенцией! Одеть противогазы!
Сержанты огрызались, но это лишь подзадоривало:
– Супостаты! Лычки позорят! Обжираются на тихаря с хлеборезом-толстярой!
Серьёзных конфликтов, однако, не возникало. Ведь в чай добавляли бром. Капелька на стакан – и курсант спокоен, попутно и от нескромных мужских желаний избавлен. По поводу желаний курсанты тревожились – а смогут ли сразу же после сборов с заждавшимися на «гражданке» любимыми жёнами и подругами? И как объяснить, если вдруг, не смогут?
Тревога улеглась в тот день, когда перед строем прошла (не иначе, спустилась с небес!) жена командира соседнего взвода. Шагала она от бедра, и на затаившем дыхание плацу стало вдруг явственно слышно, как жужжат насекомые и заливаются птицы.
– Зачем ты здесь? – занервничал офицер.
Мы тоже занервничали – весь строй в едином порыве занервничал!
– Забыла ключи, – пропела она.
Я точно запомнил – не сказала, а мелодично пропела.
– Ух-х-х! – выдохнул строй.
Ключи опустились в изящный украшенный блёстками ридикюль. И – раз-два! – она улыбалась и шла… раз-два! – улыбалась и шла!.. А строй колыхался и тихо стонал. И было заметно, что ей это нравится.
Уединившись, вынул из внутреннего кармана письмо Олеськи. В нём фотография. На обороте надпись: «Люблю, жду…» Разглядываю каждую чёрточку. Ещё раз переворачиваю и читаю. Олеська, милая Олеська, неужели ты ждёшь меня?!
Появляется Бруныч. Гимнастёрка ему явно мала, пилотка напротив – почти закрывает уши. Скрытно, чтоб он не заметил (непременно ведь обсмеёт), убираю фото в конверт.
– Ты смахиваешь на пленного немца, – говорю.
– Га-га! Так я же и есть немец. И судя по тому, как нас здесь содержат, скорей всего пленный.
– Что новенького? – трое суток я был в наряде на танкодромной вышке и не в курсе последних событий.
– Да так… ничего особенного, – рассказывает приятель. – Комбат застукал Рожкова с Загурским за вечерним бухлом. Бутылки конфисковал, а утром перед строем приказал их разбить. Советы, конечно, смех. «Мне тоже, ребята, весело, – говорит комбат, а сам серьёзен. – А знаете почему? Потому что это не осколки, это дипломы этих двух олухов тут лежат!» Загурыч с Рожком, конечно, притухли. Но, вроде бы всё обошлось. Обоим по трое суток гауптвахты. Потом до окончания сборов в строительную бригаду.
– Повезло парням. А комбат, выходит, нормальный мужик оказался.
– Это он с виду грозный. Но слушай, что было дальше. Чудик один с истфака дёрнул у парней из соседнего взвода сухпай – тушёнку, рыбные консервы и всё такое. По ночам пировал сам на сам. Недолго. Разоблачили, короче. Комбат его перед строем поставил и объявляет: «Курсант, вы вор!» Тот петухом орёт: «Никак нет!» Комбат продолжает: «Вы обокрали своих товарищей! За это с сегодняшнего дня я перевожу вас в то самое отделение, которое вы подло лишили провизии». Чудик этот побледнел и в обморок – га!
– Ничего себе страсти-мордасти!
– Но и это не всё ещё! Следом выходит доктор Шлатгауэр и объявляет: «Курсанты, у меня для вас две новости – плохая и очень плохая! Начнём, как всегда, с плохой – ваш любимый хлеборез обоср…ся!» Плац в хохот! Он продолжает: «Теперь переходим к новости очень плохой. Сейчас он на обследовании в госпитале, и если подозрение на дизентерию подтвердится, то будет объявлен режим карантина. Для нас это означает полную изоляцию. По периметру лагеря будет вырыт глубокий ров и, пока карантин не закончится, все мы будем дружно ходить туда по большому! А закончится он, в лучшем случае, через тридцать суток!»
– Хорошего мало, – уныло озираю периметр лагеря.
– Га-га! – улыбается Бруныч. – Всё нормально! К вечеру выяснилось, что предположение о дизентерии не подтвердилось. Просто этот толстяра объелся халявного масла.
– Курсант, ко мне! – появляется дежурный офицер с повязкой на рукаве. – Да, это я к вам обращаюсь, курсант в панаме.
– Товарищ майор, это не панама, это у меня пилотка такая. – Бруныч пытается быть серьёзным, но у него это, как всегда, получается плохо.
– Пилотка? – офицер поджимает губы. – Ваша задача, товарищ курсант, не смешить противника, а уничтожать его всеми возможными способами.
– Коптёрщик такую выдал. Других, говорит, не осталось.
– Идите к старшине и получите нормальный головной убор. Объясните, что если такового не найдётся, то я сам приду к нему на склад и будем искать вместе. А эту... (далее нецензурно) что у вас на ушах, я выдам ему, и объявлю на вечернем построении, что теперь у него такая форма одежды. Исполнять бегом!
– Есть исполнять! – Бруныч разворачивается и уходит.
Достаю фотографию. Слово «люблю» немного подправлено. Но что это я придираюсь к таким мелочам?
Если наш взводный с утра пропускал стаканчик, то занятия в учебных классах, как правило, отменялись. Пошептавшись с преподавателями, он грузил нас на ГТТ* и отвозил на числящийся за ним объект – недостроенную танкодромную вышку.
Там капитан (фамилия у него была в каком-то смысле военная – Битый) разделял наш взвод на три отделения: первое – грибники, второе – ягодники и третье, самое многочисленное, – строители.
Отделение строителей комплектовалось преимущественно из проштрафившихся и попавших на подозрение курсантов. В обязанность их входило, дружно летая по этажам с вёдрами, раствором и кирпичами, достраивать вышку. По окончании рабочего дня, все они были усталые, перепачканные и злые.
Собирателей грибов и ягод капитан инструктировал отдельно. При этом он часто ссылался на выдержки из государственной военной доктрины:
– Курсанты! Кто мне скажет, в чём заключается ваша основная задача? Что? Продержаться на поле боя десять минут? Ответ неверный. Я говорю о задаче в глобальном масштабе? Не знаете? Сейчас поясню. Естественно, не под запись. Информация секретная. Запоминайте! Первая и главная задача советского воина – это укрепление обороноспособности нашей страны. Способов укрепления множество, и все их перечислять мы не станем. Отметим лишь то, что касается непосредственно вас. Здесь и сейчас, собирая для своего командира грибы и ягоды, вы укрепляете его материальную базу. По-армейски это называется тыл! Соответственно, боеспособность вашего командира что?.. Правильно! – возрастает! Далее наступает цепная реакция – боеспособность одного офицера повышает боеспособность части, в которой он служит. Боеспособность части влечёт за собой, как минимум, усиление боевой мощи дивизии, ну а дальше и армии в целом! Надеюсь, вопросы, даже если у вас они возникали, с этой минуты снимаются окончательно. Азимут направления: северо-северо-запад, главный ориентир – урочище Комариное. Предупреждаю первый и последний раз – курсанты, недобравшие норму лесных даров, неотвратимо пополнят ряды строителей танкодромной вышки. Отделение, смирно! Слушай приказ – с настоящего времени до обеда, то есть до двенадцати ноль-ноль вам надлежит собрать установленную норму грибов и ягод! Вольно! Приступить к выполнению!
– Есть приступить к выполнению! – разобрав корзины, курсанты поодиночке и группами разбредаются по лесу.
Узнав о том, что курсант Валентик прибыл на сборы с чемоданом рыболовных снастей, комвзвода выделил его в отдельную группу, состоящую, собственно, из одного человека. С этого дня Валентик на озерке, расположенном близ танкодромной вышки, удил для офицерской ухи окуней.
– В случае отсутствия результата, будете утоплены вместе со своим чемоданом, как дезертир! – пряча улыбку, инструктировал рыбака Битый.
Результат не заставлял себя ждать. Окушки ловились. Валентик сиял. Да и как же тут не сиять, если вместо возни с раствором и кирпичами, с удочкой в руках отдыхаешь на озере?
– Ну-ну… – с внимательностью хищников наблюдали за счастливчиком с танкодромной вышки строители.
Через пару дней они попросили Валентика помочь со сварочными работами. Защитная маска при этом почему-то не предусматривалась. Через час, нахватавшись «зайчиков» Валентик был слеп, как крот.
С опухшими и слезящимися глазами его уложили на травку, а, по приезду в лагерь, заботливо отвели в лазарет – специальную, отстоящую отдельно от других, палатку. Кто-то метнулся на кухню и вырезал из сырой картофелины две шайбы, пристроив их ему на глаза на вроде пенсне, мол, непременно поможет.
И самое бы время теперь его пожалеть, но в голосах за пологом палатки слышалось совершенно другое: «отсидеться на озере думал… ага, самый хитрый… рыбачок попался на крючок… ха-ха, перекушал рыбки», и далее в том же духе.
Валентик поправлял на глазах картофельное пенсне и шёпотом матерился.
Историй, связанных с пристрастием Андрея к рыбалке довольно много, но самая примечательная, пожалуй, случилась с ним на втором ещё курсе, и не без нашего с Витькой участия.
Брунычу, имевшему необъяснимое влияние на молодую преподавательницу Наталью Гришину, не составило особого труда уговорить её набрать на печатной машинке объявление следующего содержания: «такого-то, там-то, во столько-то состоятся первенство университета по подлёдному лову. Приз за первое место – шарабан рыболова, за второе – зимняя удочка и так далее. По всем организационным вопросам обращаться на кафедру физики твёрдого тела к Ивановкеру И.М.»
Доцент Ивановкер И.М. отличался непредсказуемостью характера. Заменяя нашего штатного преподавателя, он оставил по себе впечатление самое экстравагантное. Считается, что гениям из области физики это свойственно (вспомним Эйнштейна). Не исключено, что доцент Ивановкер И.М. числил себя в том же разряде.
Объявление Бруныч «прикнопил» к доске расписаний, а я, как будто бы невзначай, подтолкнул к нему Андрея. Прочитав, тот изобразил вдохновненный восторг и умчался на кафедру физики твёрдого тела.
Вечером, выслушав наше признание о розыгрыше, он нам поведал следующее:
– Розыгрыш? Хм… Побольше бы таких розыгрышей! Ивановкер оказался на месте и поначалу слушал меня рассеяно. Когда же я заметил, что шарабан рыболова почти у меня в кармане, заметно напрягся. «В кармане… шарабан?..» – переспросил он. «Ну да, – говорю, – с высокой степенью вероятности, так как я давно уже знаю, чем смачивать наживку для лучшего приманивания рыбы». «Приманивание, говорите… так-так… – доцент, наконец, сфокусировал на меня зрение и внимательно осмотрел с головы до ног. – А позвольте поинтересоваться у вас, молодой человек, на чём вы сюда приплыли? Полагаю, на льдине?» «Нет, – говорю. – Зачем вы так странно шутите. Дело в том, что на первом этаже висит объявление – первенство университета по подлёдному лову… приз – шарабан. И там, между прочим, написано чёрным по белому – обращаться на кафедру физики твёрдого тела, к доценту Ивановкеру. В свою очередь полагаю, что Ивановкер – это именно вы?» «Правильно полагаете! – нервно сглотнул доцент. Потом вдруг расхохотался и говорит: – Давайте вашу зачётку!» Зачётка у меня оказалась с собой, и я её выложил перед ним на стол. «Кто у вас преподаватель по физике?» – спрашивает. «Блатков, – говорю, – преподаватель». А сам ещё никак не пойму, куда он клонит. «Это хорошо, что Блатков, – говорит. Надеюсь, он меня поймёт». Рисует «зачёт» и расписывается. «Спасибо, конечно, – говорю, – но что это значит?» Он смотрит куда-то мимо меня и улыбается странной улыбкой: «А значит это то, что ко мне заходил шарабан, и я ему всё зачёл…»
Неудачный получился розыгрыш.
Напросились с Брунычем в отделение грибников. А всё для того, чтоб увидеть своими глазами дачу Маннергейма. От урочища Комариного она относительно недалеко и нам уже объяснили, в каком направлении нужно двигаться.
Места тут красивые, заповедные. Лесные озёра, в Карелии их называют ламбы, на каждом шагу. Прозрачные березовые леса перемежаются с непроглядными ельниками. В низинах обильные заросли лесного хвоща. Игольчатые листья его в столь кучном скоплении создают впечатление тумана. Туман этот, зелёный, как в сказке, плывёт над землёй и теряется в бесконечности.
За сосновым бором открылась дача – белое двухэтажное здание с застеклённой верандой. С недавнего времени тут размещается офицерский госпиталь.
О хозяине дачи я когда-то читал и теперь пересказываю Брунычу то немногое, что удержалось в памяти.
Итак, Карл Густав Эмиль Маннергейм. Кавалергард. Картёжник. Лошадник. Боевой офицер и любимец женщин. Приученный к русским лейб-гвардейским традициям, не садился обедать без рюмки водки. В завершение карьеры – маршал и президент Финляндии. И это в стране, где тому, кто не финн, карьера заказана. А Маннергейм финном не был. В Великую Отечественную союзник Гитлера, с которым неоднократно встречался по вопросам совместных боевых действий. Финские войска под его командованием осуществляли блокаду Ленинграда с северо-запада. Не смотря на это, Сталин самолично вычеркнул Маннергейма из числа восьми высокопоставленных финских военных и политических деятелей, приговорённых к позорной смерти через повешение. Почему он так поступил? У историков на этот вопрос ответа нет.
Натыкаемся на Дулепова. Он в отделении ягодников.
– Угощайтесь, – протягивает нам полное верхом лукошко черники.
– Когда ты успел! – запускаю руку и выгребаю хорошую горсть.
Бруныч тоже не прочь поживится, но вовремя сориентировавшийся Лёхик прячет лукошко за спину:
– А вам, как я вижу, похвастаться нечем.
– Увы!
Действительно. Корзины наши почти пусты.
– Товарищи курсанты! – Дулепов хватает себя за воображаемый лацкан, и с лёгкостью перевоплощается в вождя мирового пролетариата. – Мировая революция в опасности! А вы, между тем, саботируете тыловое обеспечение вашего командира! Распустились! Давненько не читали моих работ! А между тем в архиважной статье «Тыловые ренегаты», я ясно выражаюсь о необходимости обеспечения каждого красного командира боровиками и подберёзовиками. В крайнем случае, подосиновиками и груздями! И ни в коем случае не буржуазными шампиньонами!
Включаюсь в игру:
– И как это вам удалось, Владимир Ильич, буквально обо всём озаботиться в своих бессмертных работах?
– Нам, что, – изображает недоумение Бруныч, – теперь и о грибах придётся конспектировать?
– Вот именно! Конс-пек-ти-ро-вать, батеньки! И чем подробней, тем лучше!
– А готова ли, Владимир Ильич, ваша статья о влиянии брома на половое воздержание курсантов?
– Статья «Бром и эмпириокритицизм» в ближайшее время появится в большевистской газете «Искра». Ведь, основной инстинкт курсантов военных кафедр – это, товарищи, архиважно!
– И что же с этим с основным инстинктом делать на практике? Ведь согласно учению Фрейда, курсанту придётся-таки заниматься самоудовлетворением?!
– На практике, товарищи, получается полнейшее безобразие! И в этом, конечно же, опять виноваты меньшевики! – Лёхик грассирует и нарезает ладонью воздух. – Но я уже дал указание товарищу Бонч-Бруевичу количество брома в чае курсантов удвоить! А этого зануду Фрейда с его мастурбацией запретить! Категорически! Да, батеньки мои, запретить напрочь!
– А как же ваш лозунг момента, Владимир Ильич: «Каждому здравомыслящему курсанту по женщине лёгкого поведения! Плюс электрификация всей страны!»
– Лозунг этот давно не актуален, товарищи! После того, как им воспользовались эсеры, мы не в состоянии распознать, где здравомыслящий курсант, а где – притаившийся гнилой интеллигент?
– Га! – подмигивает мне Бруныч. – Так это же проще простого! Каждый здравомыслящий курсант, невзирая на воздействие брома, мыслит исключительно в русле основного инстинкта. В то время как гнилой интеллигент только и занимается тем, что просто мыслит. И ещё один архиважный вопрос, Владимир Ильич. Как с точки зрения пролетарской революции надлежит поступать с так называемыми сексуальными меньшинствами?
– Расстрелять, батеньки мои! Расстрелять эту гидру сексуальной контрреволюции вместе с попами и кулаками! По законам, что называется, военного времени!
Надурачившись вволю, замираем невольно перед открывшейся вдруг панорамой – в пологом распадке пронзительно синее озеро; на противоположном берегу частокол подпирающих небо сосен; а в самом низу, меж растянувшейся россыпи серых камней играющий на солнце ручей.
– Жалко, что я не художник, – прерывает молчание Дулепов. – Но можно ведь и словами… Хотите стишок прочитаю. Короткий. Попался мне как-то в журнале. Фамилия автора выпала, а текст, как приклеился. Конечно, сейчас не сентябрь, и ещё далеко не вечер, и всё же послушайте –
На тихой воде одинокая лодка.
В разрывах тумана тускнеет заря.
И северный лес погружается кротко
в морозную ночь сентября.
И клёкот совы, пролетающий через
уснувшие сосны, протяжно глубок.
Замшелые скалы. Сиреневый вереск.
Немого костра уголёк.
Военные сборы.
Учения. Стрельбы. Ночные марши. Полтысячи судеб в палаточном городке. Полтысячи «пиджаков» и служивых. Теперь уже всё это в прошлом – далёком, похожем на сон. Но разве не прошлым, как ручейками река, питается настоящее?