история, где горы врастают в крошечный остров,
в сушу размером с головку булавки для галстука,
со спичечный коробок,
с дырку на бритве Оккама,
с маленький грот, кукольный гроб,
в который, кроме меня, не помещается больше никто:
даже мизинец твоей левой руки.
стоя в дожде, под своими же окнами,
потому что в квартире мне пусто и страшно, —
я молчу, и от этого грудь под пальто распирает.
чашки без чая и ложки, ни для кого не набравшие сахар...
словно я снова стал маленьким.
озябшая память в коробках от Walmart;
подклеивал ею розетки и щели под плинтусами.
никогда не оставляй меня там одного.
все вокруг умирают,
смеясь,
каруселька вращается, каруселька лошадок.
стены раскачиваются, марево красок:
марлевые повязки,
кровь и жалость,
серость и город, брезгливо ко мне прикасающийся.
допустим, достаточно, так что, пожалуйста,
не дотрагивайся?
я молчу для тебя об одном:
пьяный, трезвый, убогий, уставший,
заплаканный, улыбающийся. засыпающий на пороге,
потому что бывает, что ранят даже обои
и цвет полотенец на кухне, оранжевый,
два мандарина в подставке, вещи, не вынесенные на помойку.
занавески, колечки на полке, пятна на подоконнике,
самое острое — мои дребезжащие плечи.
мне больно.
вот, что на мне бы сыграли.
дом переполнен тенями, и каждый,
чье имя я вроде бы знаю —
мне незнакомец,
растирающий скорбью Welcome to Us.
ею, разве что, рожу обмазать.
люстра не греет и двери закрыты — так плотно,
что тишина, как свечка на коже, растопла.
разлезлась,
как шоколадное мороженое.
все, на что я когда-либо надеялся,
что это будет история, где однажды
в центре невиданных слезотечений
ты помогла мне спуститься с дурацкой керамической лошади,
если я сам не справился.
я справился.