На земле чужой –
и престол чужой.
И чужой народ
предо мною ниц
падал в серу пыль.
Вереницей лиц
протекали дни.
Звали госпожой,
и владычицей,
и хозяйкою.
Целовали длань,
клялись в верности.
Псом ластилися
в суеверности,
за спиной кляня
самозванкою.
Храмы возвели
в честь меня-чужой,
хором праведным
имя славили.
Но своим божкам
свечи ставили,
чтоб не звать меня
больше госпожой,
чтоб издохла я.
Всё то ведаю!
Как и то, что страх
сродни слабости.
У стервятников
речи благостны,
разорвут в клочки
за беседою.
Мёдом речи их,
ядом их кинжал,
гибель прячется
за углом дворца.
Мне ль о том не знать?
Моего венца
тяжелее нет –
жалит сотней жал.
Я рабынею
в этот край пришла:
косы русые,
слёзы горькие,
мысли дерзкие,
очи зоркие.
Чашу всю сполна,
верно, испила.
Мой король давно
в склепе у реки
сном почил, сложив
буйну голову.
И вуаль моя
жидким оловом
спала на лицо,
скрыв от всех черты.
Я оплакала
короля давно.
Траур же ношу
по родной земле,
по ушедшему,
по своей весне.
Всё забылося –
былью поросло.
Задержалась я
на земле чужой,
завоёванной
не моим мечом.
День придёт – мне сын
станет палачом,
уж свою жену
сделав госпожой.
Только ты, мой сын,
ныне чутко спи,
и с опаской ешь –
ну как, в блюде яд?
Все рабыни стать
госпожой хотят.
Помни это, сын!
Страх в себе носи.
На земле чужой –
и престол чужой.
И чужой народ
перед гробом ниц
падал в серу пыль.
Вереницей лиц
смерть за гробом шла
с бывшей госпожой.