Калитка, ведущая в никуда,
заперта на замок.
За ней цветов золотая орда,
рвущихся в наш мирок
салютом во славу минувших лет
в тысячелетье ином,
когда ронял на лужайку свет
несуществующий дом,
изъеденный древоточцем в прах,
пропахший мышьим дерьмом,
хранивший болезни и смертный страх
в шкафу с дырявым бельем.
Зачем о нем помнить, зачем жалеть?
Той тяжести не уволочь.
Ты птица — а он был похож на клеть:
Жить можно, но петь невмочь.
Там было холодно и темно,
сквозило из всех щелей
Лишь осенью солнце косилось в окно,
лия прощальный елей.
Снаружи мнилось, что дом горазд
исполнить любую блажь,
укутанный в пурпурный виноград
как в чародейский плащ.
Уютный, как сладкий бабушкин сон
под сенью яблонь и слив,
манил он в сказку иных времён,
дремотный рай посулив.
Ты птица — а он не давал взлететь,
и ты забивалась в гнездо
мансарды, где можно дышать и петь,
ловя стихи в решето
облупленных переплётов окна
и паутин в углах…
То бездна сияла там, звезд полна,
то солнце жарило в прах.
Однажды туда залетел соловей
и мы вызволяли его,
словив полотенцем как можно нежней
певучее существо.
Ребенок унес его бережно вниз,
и пленник взметнулся прочь
от клети в которой теплится жизнь,
но петь и летать невмочь.
Свобода как воздух —
когда ее нет,
то мир сереет в глазах,
и взгляд источает не горний свет,
а тусклый огонь впотьмах.
Свеча ли, лучина, буржуйкин пыл
и чад керосиновых ламп —
всё было в ходу, пока дом хранил
сто лет копившийся хлам.
И мнилось, что всё это — навсегда:
в промозглую злую смурь
одна забота — тепло и еда,
а прочее — блажь и дурь.
Всё кончено, всё давно снесено:
веранда, мансарда, дом —
и в сизый пепел превращено
нажравшимся всласть костром.
Плясало огненное зверьё
на углях былых миров.
Мышами порченное старьё
горело семь вечеров.
Но мы уже дали себе зарок:
на том пространстве пустом
окуклится молодой теремок
фениксовым гнездом.
И вот стоит он, смолист и злат,
и видит во сне свой лес,
где рос еще несколько дней назад,
и умер, и здесь воскрес.
Глазницы окон ещё пусты
и взгляд отрешенно хмур
как у младенца что с высоты
спикировал в наш сумбур.
Рожденный в злой високосный год,
под снегом, дождем и льдом,
он встал незыблемо как оплот,
рукою судьбы ведом.
Со временем он обретёт и кров,
и пол, и очаг, и свет,
тепло заструится внутри как кровь,
и плоть покроет скелет.
Слезой сосновой выступит сок
безмолвных древесных дум.
И память места вольётся в ток
созвучий как белый шум.
Свобода птицы — всего лишь миф
о счастье летать и петь,
над зеленью леса и златом нив
ловя крылатую снедь.
Цена свободы — бездомный путь
из мутного утра в ночь,
привал в походе — чтоб отдохнуть,
но петь и летать невмочь.
Душа хлопочет возле гнезда,
лелея рождённое в срок.
И чары, зовущие в никуда,
заперты на замок.
--
Ноябрь – декабрь 2020