(триптих)
1. На тропе
Если из Нумто выйдешь пешком прямо на полуденное солнце, отыщешь людьми исхоженную тропу – значит, верно, идешь. Закончится бор, в тундру выйдешь. По вечным мерзлотам, вокруг озер тропа тебя поведет. – Иди!
Выйдешь на речке к рыбацкому запору с мордушкой, оглядись, где-то там должен быть котелок, сделай привал, отдохни, завари себе чайку.
Увидишь за рекой рослого мужчину навстречу тебе идущего, окрикни его: «Чайник вскипел! Прошу к чаю!» Он в ответ: «О, кто-то здесь есть! Действительно, жажда томит. Ну, угощай своим чаем!»
Легко, мимоходом из морды достанет щуку. Разделает и на костре испечет. Так в этот день попробуешь подавушку. И если во время чаепития он загадает тебе загадку, знай, тебе повстречался тот самый Татва.
2. О Любви
Я видел однажды парочку влюбленных ненцев в аэропорту: они на виду у всех обнимались, целовались, он громко клялся ей в любви, говорил, что всю жизнь искал только ее, счастлив, что наконец-то нашел. Их брак был не долгим. Через неделю они разбежались. А погода вокруг, как и была безразличной, такой и оставалась.
У Татвы с Аллой все было совсем не так. Мы тоже несколько дней сидели на вертолетке Новоаганска в ожидании геологического борта, чтобы улететь к родителям Аллы на стойбище. Нашими попутчиками была телевизионная группа из Голландии. Они снимали фильм о коренных жителях нефтяной Сибири. Зал ожидания то наполнялся людьми с рюкзаками, то опустошался, а мы все сидели. Оператор-голландец от нечего делать иногда распаковывал свой огромный аппарат и подснимал с треноги про запас. Моя бытовая видеокамера тоже была наготове, я снимал сегодняшнюю жизнь для архива.
Татва с Аллой сидели рядышком в конце гулкого зала и молчали. Он могучий, она хрупкая. Они чувствовали себя неуютно под взглядом объектива. Но камеры упаковывались, они расслаблялись. Перед ними стоял стол, поэтому рук не было видно.
Во время очередного заполнения зала людьми с рюкзаками, мне не хватило места, и я сел на пол в противоположном конце помещения прямо напротив Татвы с Аллой и увидел из-под стола их руки. Татва всеми пальцами поочередно осторожно огибал и прощупывал пальцы Аллы...
Во времена интернатской юности мы сидели с Тобой в пустом полутемном зале маленького колхозного клуба в Агане на самом последнем ряду кресел. Было кино, все ушли, и никто не заметил, что мы остались. Моя рука лежала на Твоей руке. Когда мой указательный палец трепетно со страхом продвигался вдоль Твоих пальцев с тыльной стороны ладони, огибая каждый сустав, каждый ноготок, рот мой предательски наполнялся слюной. Я боялся глотнуть, ибо глоток, мне казалось, раздавался громом на весь зал.
Когда я переворачивал Твою ладонь и средний палец мой с дрожью продвигался вдоль Твоей ладони с внутренней стороны, немел затылок и холодела спина.
Когда же мой грешный средний палец лицом к лицу совмещался с Твоим средним пальцем, Твой игриво сопротивлялся или обреченно сдавался, мое бедное тело вспышкой пронзал огонь, который потом медленно гас где-то под брюшным прессом...
Зал ожидания вертолётки был переполнен. Люди с рюкзаками сновали туда-сюда. За стенами грохотали приземляющиеся и улетающие вертолёты. Уголки губ Татвы еле заметно шевелились. Концы ресниц Аллы неприметно подрагивали...
Недавно мы вчетвером должны были ехать в Тарту по приглашению эстонского Государственного музея: Алла с Татвой и мы с Тобой. Цель поездки – вопросы этнографии. Но перед самым отъездом, когда уже были готовы паспорта, визы, Алла почувствовала легкое недомогание, и врач посоветовал ей в связи с беременностью отказаться от дальней поездки. Каждодневно ощущался недостаток в нашей маленькой группе Аллы.
Проездом через Москву, мы были в Кремле. Я попросил смотрителя-милиционера разрешить Татве ощупать Царь-Пушку и Царь-Колокол. Сколько было восторга! И почти через каждую фразу: “Ах, я один это видел! Этого не увидела Алла!” В Тарту, прогуливаясь по парку возле древнего Собора, мы нечаянно наткнулись на каменное изваяние Монарха. Татва достал рукой только до башмака, но этого для него оказалось достаточно: “Ах, этого не видела Алла!” В Музее ему позволялось трогать руками экспонаты и снова: “Как жаль, что этого не увидит Алла!”...
Последние люди с рюкзаками ушли к вертолёту, вертолёт погромыхал за окнами и затих вдали. Мы снова остались одни в гулком помещении. Татва лёг на скамью и голову склонил на колени Аллы. Я передвинулся в другой конец зала и сел на скамью так, чтоб видеть лицо Татвы. Алла запустила пальцы в его волосы. Тихо-тихо о чём-то их губы шевелились...
Я прибегал с улицы в чум, забросив ребячьи шалости, и почти насильно совал голову на колени к Бабушке. Она теплыми пальцами распутывала мои непослушные волосы, а я постепенно терял обиды, полученные там, в ребячьей толпе. Она делала вид, что находила в моей шевелюре букашек, ногтями издавала щелчки, приговаривая: “Вот он! Вот он! У него топор есть, у него нож есть, он малицу поясом подпоясал!” А я полностью расслаблялся, я был счастлив, и в этот миг для меня, лично для меня, Природа посылала самую прекрасную погоду.
Потом Бабушка медленно, с остановками продвигала пальцы к центру головы, и далее кругом, и снова к центру; средний палец впереди, а указательный и безымянный чуть-чуть сзади, как аккорд из трех гармоничных звуков, трех чувств, трех Вселенных; и спазмы сковывали мои губы, горло, дыхание; и бедный мой язык никогда не мог, и сейчас не может выразить то, что и как я тогда ощущал, что и как я сейчас чувствую...
Пальцы Аллы медленно перебирали волосы Татвы по краю шевелюры от затылка к уху, а потом еще медленнее к центру головы. В уголке глаза Татвы блеснула слезинка. Ресницы Аллы были прикрыты и еле заметно колебались, словно теплый весенний ветер пробежал по ним. На улице Солнце то во все глаза заглядывало в окна, то стыдливо прикрывалось лёгким облаком. Оператор-голландец снимал.
Ах, видел ли он то, что в этот миг видел я!
3. Реликвия
Вдоль озера по самой кромке воды уверенным шагом шел молодой крепкий ненец. Легкий сентябрьский ветер колыхал подол тряпичной малицы. Солнце теплыми пальцами шарило в непослушной шевелюре. Под босыми ступнями хрустел крупнозернистый песок. Он улыбался и пел песню:
Есть два озера, а между ними река.
На берегу реки стойбище,
А в реке запор с мордушкой.
Это место люди называют Порсавар.
Так тому и быть!
Я, Татва из рода Логаны,
Здесь родился, здесь живу
И дочь моя жить здесь будет.
Так тому и быть!
За озером слопцы,
Я добуду глухаря.
Жена моя Алла отеребит птицу.
Так тому и быть!
А вечером
Под звук магнитофонной песни,
Которую я вчера записал
На соседнем стойбище у Пийтамы,
Дочь моя будет пить
Глухариный бульон.
Так тому и быть!
Вдруг он остановился. Пальцы ног нащупали странный камень. Здесь часто встречались камешки-плитки с рисунками, но этот сильно отличался от тех. Этот внешне, на ощупь, был похож на Топор, но только Каменный. Вот оно, свершилось! Он уже несколько лет ждал Чуда, чувствовал, что оно рядом, вот-вот должен был быть Знак – знак удачи. Татва был доволен находкой. Он бережно засунул Реликвию за пазуху и снова запел:
Древний предок,
Ты оставил мне свой топор,
Чтобы я не разучился
Строить себе добротный Дом.
Так тому и быть!
Будь спокоен,
Я получил твой подарок!
И умению обжить свой Дом
Научу своих потомков.
Так тому и быть.
Примечание: Все имена, названия и события в триптихе подлинные.
(Ю.Вэлла)