Они все странные. Вся семья. Единственный более-менее нормальный человек – это бабушка. Но повторюсь, более-менее.
Однако ненормальным считают ребёнка. Девочку. Дочку. Внучку. Да, она, конечно же, странная. Молчаливая. Можно предположить, что она немая, к тому же, отказывающаяся общаться, даже языком жестов. Она отказывается, но она не немая. Просто не желает общаться. Сегодня у неё день рождения. Собралась масса народу. Кто бы знал зачем? Отец закрылся в своей комнате, мать вальсирует между выпивкой и любовниками, а бабушка – она одна за всех: следит, чтобы угощение было вовремя поднесено, невестка не накинулась на кого из гостей, сын не спрыгнул с балкона, намереваясь положить конец своему бессмысленному существованию, ну, и внучка, главная головная боль, чего не натворила.
А она может. Девочка часами сидит в углу неподвижно, почти бездыханно, а потом вдруг вскакивает, вбегает на кухню и суёт руку в кипящую на плите кастрюлю. Кисть краснеет, опухает, но ребёнку, кажись, всё равно. Ей не больно, ей вообще всё без разницы. Отец занимает место дочери в углу, сидит в позе йога, покачивается и растирает руками свои бёдра, круговыми движениями.
Что, если попытаться проникнуться доверием к девочки и разговорить её? Можно просто подойти и сказать: «Привет…»
Никакой уверенности, что контакт будет налажен но с другой стороны… А что с другой стороны? Ах, да, нет и противодействия. Может присесть рядышком, для более, так сказать, тесного общения? Ноль внимания, полное отсутствие реакции. Презрение и то было бы положительным результатом. А у малышки, между прочим, день рождения. «Эй, с днём варения!» И вдруг, совершенно неожиданно:
– А мне не дают варенья. Я всегда хотела его попробовать, но бабушка говорит «нельзя», а мама твердит: «слушай бабушку»…Глаза девочки полны слёз. «А папа? Что же папа?»
– А папа у меня зомби. Как из фильма «Восстание мертвецов», но даже не восстаёт.
Бедный ребёнок. Милая крошка. А папа у неё и впрямь «послушный», всем поддакивает, ни во что не вмешивается и только пьёт, пьёт с утра до вечера какой-то мутный напиток, в котором плавают кубики льда. С первого взгляда может показаться, что это коктейль «белый русский», однако в действительности – это всего лишь какао с молоком. Если верить археологам, какао использовали ещё в восемнадцатом веке, а племена майя вообще считали какао-бобы пищей богов. А вот экспедицию Коломба горькие орехи не впечатлили, поэтому в Европу они попали гораздо позже. Какао содержит гормон удовольствия, поэтому имеет свойство подымать настроение, однако отец девочки не выходит из депрессивного состояния, и это могло бы стать темой для изучения компетентных специалистов, если бы кого-то заинтересовал ничем не отличившийся, серенький человек.
Но вернёмся к девочке. Она обычная: две ноги, две руки, голова… Ещё у неё коса до поясницы, но не потому, что ей нравятся длинные волосы, просто она боится стричься, точнее ей вселяют ужас ножницы. Она всегда их боялась, и ещё кучу вещей: насекомых, грызунов, землетрясений, потопов, пожаров, замыканий, грозы, града, ветра, толпы, грязи, песка, высоты, младенцев, кукол, клоунов, оригами… одним словом, девочка боится всего, кроме собственного отражения. Его она любит, может часами кружить перед зеркалом, и только тогда она счастлива.
А ещё она любит играть в блек-джек. Карт она не боится. Она феноменально их считывает. Возможно ли такое? Видимо, к сотне страхов Господь дал ей необычную способность. И ещё, отгадывает, сколько пальцев за спиной. Она никогда не ошибается, и отвечает не мешкая.
Есть ещё кое-что, не внушающее ей страха. Таксидермия. Ужасно, но ребёнок воодушевляется глядя на мёртвых птиц и животных. Что её радует? Понимает ли она, что любое чучело – это смерть?
Осознаём ли мы власть смерти? Жизнь. Никто не желает прощаться с нею, однако смерть, она куда более притягательна. Люди с самого создания думали о смерти, изучали, ставили опыты. И что? Разгадали? Но что не разгадано, то интересней.
У девочки часто случаются приступы, возникающие в результате кошмарных видений. И вот сейчас, видимо, очередной. Девочка купается в ванной, одна. Купается она всегда одна. Это ещё один страх, точнее не один: она боится, что кто-то увидит её голой, пострижёт ей волосы или утопит. И вдруг из ванной раздаётся дикий крик. Все тут же сбегаются, а когда открывается дверь, перед всеми возникает абсолютно обнаженный и мокрый ребёнок, вынимающий что-то из ванны и складывающий в мешок для мусора. Картина удручающая, поскольку ванна пуста, но девочка усердно продолжает что-то из неё вынимать и бросать в мешок, при этом на лице ребёнка отражается ужас. Все в замешательстве и всячески пытаются понять, что происходит. Тщетно. Девочка только производит непонятные движения руками и беззвучно раскрывает рот…
Вскоре приходит семейный психолог, что-то вкалывает девочке, и через пять минут ребёнок успокаивается.
– Кажется, больше не вытекают.
Эти слова она произносит вслух.
Прошло минут пятнадцать. Девочка, вроде как, пришла в себя и, хотя никто ни о чём не спрашивает, она начинает рассказывать: она тихо-молча стояла под душем, но вдруг опустила глаза и…Кругом кровь. Её ноги в крови. Она вся в крови, кровь вытекает из её промежностей. Точнее это не кровь, а какие-то, соединённые между собой скользкие куски разной формы и цвета. Достав с полки мешок для мусора, она пытается собрать всю массу в него, но гадость продолжает выходить из неё. Можно только предположить тот ужас, что охватил ребёнка. Может он стал причиной того, что она заговорила.
Спокойствие и умиротворённость. Ребёнок спит. Или это ложное представление?
Она приподнимается в кровати, протягивает руки вперёд, глаза плотно сжаты, и она снова говорит… Раньше ни слова, но теперь не умолкает:
– Вот он. Он пришёл… Вы, глупые, звали его, и вот он здесь! Он здесь, чтобы уничтожить вас…
Бабушка подбегает к внучке, трясёт её как сумасшедшая. Девочка поворачивается к бабушке и с закрытыми глазами, пристально смотрит на неё. Мороз по коже! Возможно ли такое: ощутить уничижающий взгляд сквозь замкнутые веки? Жуть, почти как в песне, в которой девушка кричит парню через зрачки. Слышали такую? Зыкина поёт. Не Людмила. Татьяна.
Бабушка впадает в транс. Не от песни, разумеется. От взгляда. И не только бабушка. Все. Теперь они видят мир её глазами, и он ужасен. Ещё ужаснее, чем виделся прежде. Погромы и пепелище, едкий дым и кровь. Она повсюду, местами алая, но больше почерневшая и зловонная. Говорят, кровь не имеет запаха. Не верьте. Она пахнет. Ещё как! Кровь пахнет смертью! Доводилось ли вам ощущать запах смерти, не тот сладковатый, от которого становится дурно? Настоящий запах смерти – это едкая смесь из неизбежности и ужаса.
– Вы привели его… Конец. Конец всем вам. Конец всему. Он пришёл с намеченной целью, и вы подыграли ему, предали святыни и встали на путь сатаны.
Все в смятении. Они так давно не слышали голос девочки, а тут… Но разве это их дочь, внучка? Металлический голос не может принадлежать их ребёнку. Но тогда кому?
Хлопья снега ложатся кругом: на, землю, асфальт, хвою и голые деревья, на памятники, принимаемые нами за живых людей… Днём он подтаивает, превращается в грязь и слякоть, а к вечеру всё замерзает. Как же неприятно выходить из дому, когда на улице такая непогода. А ночи? Как тоскливо в такие ночи. Душа скулит, словно бродячий пёс на морозе. А какой ужасный шум и скрежет издают машины. Шины, трущиеся о замёрзшую грязь – как железом по стеклу. И всё это посреди того ужаса, что окружает нас.
А ещё он, тот, кто пришёл. Которого мы звали.