темнота разрушается мигающей гирляндой, разъедающей мои глазные яблоки,
пока она сидит на кровати, касаясь своих извечно мягких волос.
на стенах висят любимые герои нарисованных миров,
созданных специально для девичьих трещин сердечных,
пока на просторах её души в смертельных петлях висят чувствительность,
страх и негодование.
тишина в скудной тревожности пускает колючие морозы в комнату,
а слёзы в свете алмазных дланей опадают тихими частицами на ткань.
те впитываются в нитки молниеносно, а я,
слегка немая, слегка глухая, за сотни тысяч миль тяну плечи к земле,
ощущая боль уже родных мыслей.
пренебрежительно выкидывает объедки свои в мусорный бак,
предварительно тщательно скомкав.
тянусь туда же, вынимая целые миры,
заботливо распрямляю каждый листок, испачканный в виноградных чернилах,
и тыкаю в лицо её, орошённое слезами,
шёпотом крича в самое ухо об идеальности каждого изъяна,
утыкаю палец в чужой висок, стараясь выдавить дурь и вбить свою искренность,
пока глаза её, чуть приоткрытые, ловят распыляемые сантименты моих чувств,
не посылаемых более в космос,
ведь он, изрядно большой, так пуст,
а этот мир, чувствительный, ранимый, как заслугу своего существования
обязан объять каждый комплимент, вдавив в свою грудь
и оставив цвести сиренью, лютиками, фиалками.
моё цветочное поле, на кое я потрачу сотни литров воды, только бы каждый когда-то завядший цветок вновь расцвёл.