Брось пустую пластиковую бутылку –
попадёшь не в мусорку, а в мусора.
Увезут в Медведково, в Бутырку:
"Всем стоять, не дёргаться из кузова!
Всем стоять, назвать свои фамилии".
Все стоят, не опуская головы.
Выход с площади по тонкой красной линии,
выход с площади сквозь воды рубиконовы.
Шерстяные лица дышат праздником, –
Не махрой, не перегаром дышит каждое,
методически стирая чёрным ластиком
недописанное слово "граждане".
Выход с площади, где стерпится, не слюбится.
Это, bлядь, какая-то Кракожия.
Ничего не забывают двор и улица,
ничего не помнят их прохожие.
Всем стоять, не падать в омут, в обморок.
Всем стоять, река эта ничейная,
пока кружат чёрной стаей ломовы,
тянут лямку и идут против течения.
Ничего не началось, всё конечно
между нами новыми и прежними.
Список лиц теперь уходит в "прочие",
в небе золотые звёзды Брежнева.
Выход с площади закрыт по умолчанию,
автозаками, а завтра эшелонами.
Это не славянки не прощание.
Это непрощение для ломовых.
Всем стоять и верить в себя истово,
всем стоять, ребята, перед вызовом,
пока чёрная живая изгородь
обращает всё живое в изморозь.
Вам не справят пароходы философские,
не отправят в вечера мискальные, –
путь не между розами и розгами –
между сукровицей и кровопусканием.
Выход с площади забит щитом "нет выхода",
выход с площади через подбрюшье города,
где прижился чёрной стаи выводок
и дрожит от нетерпения и голода.
Эта пыль осядет в сердце каждого,
будет в памяти под самым сильным градусом,
как через стекло глаза бумажные
смотрят на тебя светло и радостно.
Золотоордынская империя
сладко тянет и саднит под корочкой.
На уроки хорового пения,
завязав глаза, ведут на помочах.
Выход с площади не больше чем предание:
кони Пугачёва, струги Разина
не пробились, так что здесь и далее –
выход с площади не шире входа в красное.
Постояли на наклонной плоскости,
постояли перед гробом Летова,
всем стоять теперь, и в этом космосе
чёрный не разбавить фиолетовым.
Наша ендова – говно музейное, –
прохудилась вся, и мёд украденный
ручейками, реками, лазейками
утекает в золотую братину.
Выход с площади дарует провидение,
выход с площади – через ушко игольное.
Лица с надлежащим поведением
наступают без отката, волнами.
"Без дубинки не споют "Дубинушку"?
Ну и славно, и бойцов нет в уровень...
Поле русское, когда ты вымрешь-то,
чтобы оградить тебя бордюрами,
чтобы закатать тебя брусчаткою, –
только камень, только гул под берцами.
Чтобы шли себе подальше чацкие,
чтобы спали себе тихо герцены".
Выход с площади как будто боль фантомная –
ностальгия по отрезанному воздуху.
По глоточку, через тьмы бетонные,
сколько вздохов и на скольких розданы?
В облацех темна вода над городом,
хоть "калинку" затанцуй с "малинкою",
мужики поднимут к небу бороды
и уйдут за чартерным каликою.
Потому что любят руки слабые,
потому что ценят руки крепкие,
чтобы стать им для кого-то папами
и остаться для кого-то детками.
Пресс-папье – хрустальный гроб на площади.
Скачет Елисей с губой навытяжку,
но всё падают подстреленные лошади –
не до поцелуев нынче, видишь как.
Список лиц, давно гробом придавленный,
стал дорогой то в Бутырку то в Медведково,
иногда то в Брайтон, то в Италию,
то с балетками, а то с барсетками.
И всё крутится на блюдце яблоко,
по усам текло, а в рот лишь волоком.
И Царь-пушка бьёт вслепую ядрами,
попадая, как всегда, в Царь-колокол.
Апрель 2020-го