В пути
Начало было не особенно удачным: регата должна была состояться недалеко от Питкяранты на севере Ладоги, а попутного сухогруза «Волго-Дон» из Москвы в нужное время не было. Обычно они ходили туда за гранитным щебнем, но в этот раз нам не повезло. Был контейнеровоз в Кондопогу на севере Онеги, они регулярно бегали туда за газетной бумагой, но Онега и Ладога, если вы знаете географию, — не совсем одно и тоже. Впрочем, иного выхода не было: своим ходом наша эскадра на регату никак не успевала, а своевременно пройти два великих озера и реку Свирь между ними было возможно, хоть и напряжно. В результате мы оплатили в управлении Северного речного порта перевозку яхт, погрузили их портовым краном на палубу СТК, добротно, по-штормовому, принайтовали к палубным рымам, выделили двоих сопровождающих, договорились со старпомом об их проживании (обычно на грузовых теплоходах есть свободные каюты, поскольку в целях экономии экипажи ходят в неполном составе) и питании (так называемый колпит — коллективное питание, очень недорого и хорошо) и разбежались по своим делам.
Мне со спутницей надо было заехать в Питер, верней — в Ломоносов, где располагалось Управление навигации и океанографии, и приобрести для эскадры необходимые для перехода карты и лоции, после чего добраться до Кондопоги, а прочим — взять билеты на поезд прямо до места, чтобы встретить теплоход с нашими яхтами. Выполнивши задачи по навигационному обеспечению перехода, иными словами — затарившись чуть не десятком килограммов карт и лоций на всю эскадру, мы со спутницей прибыли в Кондопогу и поспешили в диспетчерскую, где узнали, что о судьбе нашего контейнеровоза пока ничего не известно. В гостинице, естественно, мест не было, но в то время наши чернобыльские пропуска с красной диагональной надписью «ВСЮДУ» открывали почти все двери, поэтому номер все же нашелся, так что можно было спокойно отсыпаться после утомительных переездов и время от времени спускаться к администратору позвонить в диспетчерскую: мобильников тогда не было.
Впрочем, долго отдыхать нам не дали: на очередной звонок мне ответили, что СТК на подходе, так что пришлось поторопиться его встречать — яхты на палубе, естественно, мешали его нормальной погрузке. Когда мы прибыли к причалу, теплоход уже ошвартовался, а на палубе, завидев нас, исполняли пляску счастья две фигурки. Не то чтобы их во время плавания угнетали и не кормили, но навыка выгрузки яхт они не имели, потому опасались справедливого гнева команды за задержку. Честно сказать, меня редко встречали с таким восторгом — ну, разве что мой пес, когда я возвращался из командировки — так что, видимо, команда шутить не намеревалась.
Прибытие двух профи — морского волка и волчицы — резко изменило ситуацию, работа закипела, и вскоре уже вся эскадра покачивалась на коричневых волнах близ Кондопожского целлюлозно-бумажного комбината — правда, пока без горделиво торчащих в небо мачт: нехай уж их ставят свои экипажи, прибытие которых предполагалось следующим утром.
Поскольку один из прибывших счастливчиков был моим матросом, свою мачту мы живенько поставили, разобрались с имуществом в рундуках, провели приборку, отдраили палубу (ну, не так, чтобы вместе отдраили... справный матрос вообще должен просыпаться с мыслью, что ему надо драить палубу — ну, вы поняли, да?), так что на следующий день, когда прибыли все экипажи и занялись установкой мачт и прочими насущными делами, мы приняли на борт старпома, подняли паруса и пошли прогуляться по Кондопожской губе (так в тех местах называют заливы, в том числе и фьорды), поминутно натыкаясь на бревна-топляки, что не особо располагало к продолжению прогулки.
Поэтому мы встали на якорь поодаль от всей эскадры, старпом, ориентируясь на выражение лица кэпа (а мы с ним были неплохо схожены и потому часто понимали друг друга без слов) оперативно вытащил из своего, еще не разобранного, рюкзака бутыль, а мы с матросом извлекли из закромов и нарезали черный хлеб и луковицу. Примерно через полчаса вся затея с переходом из Онего в Ладого перестала казаться дурацкой авантюрой и приобрела радужный романтический флер.
Вообще по моим наблюдениям черный хлеб с луком и солью как нельзя более способствуют поднятию морального духа и сплочению экипажа, и мы в этом еще не раз убедимся по ходу повествования.
На следующее день эскадра с благоприятными ветрами без особых приключений добралась до Свирской губы, откуда, собственно, и вытекает река Свирь, соединяющая Онего и Ладого (так эти великие озера называют местные жители — а мне нравится). На берегу этой губы расположен городок и порт Вознесенск, где мы собирались переночевать и устранить недочеты, выявленные во время перехода.
Одна из яхт вырвалась немного вперед на подходе к пирсу, и вдруг — о боже, что такое?!! — треск, искры, на ней с грохотом падает мачта — благо, мимо капитана, а он сидит в полной прострации на палубе и ошалело трясет головой. Прочие яхты, фигурально говоря, ударили по тормозам и стали разбираться в ситуации. Выяснилось, что при подходе к пирсу против почти незаходящего северного летнего солнца кэп не увидел довольно низко провисших над водой проводов ЛЭП и цапанул их своим штагом (это такой трос, который натянут от верха мачты к носу). Я уж не знаю, какое там было напряжение, но по виду ЛЭП явно больше, чем 220 вольт, во всяком случае, трос перегорел мгновенно, и мачта, лишенная поддержки, грохнулась на яхту, но, по счастью, никто не пострадал ни от удара, ни от электротока.
Поскольку запасы троса с собой были, заплетать на нем нужные загогулины (сплесни и огоны) яхтсмены умеют не хуже, чем иные женщины — макраме, особых проблем в ликвидации последствий аварии не предвиделось, и я отправился искать междугородный переговорный пункт: надо было позвонить родителям. Нашел я его довольно быстро, и вот тут-то и поджидал меня облом. Выяснилось, что связи не будет, поскольку почти весь город обесточен, потому что какие-то ... (ну, вы поняли) порвали ЛЭП, и сейчас этим вопросом вплотную озадачились бригады ремонтников и правоохранителей.
Понятно, что я быстренько сделал очевидные выводы и, прискакавши на пирс, скомандовал эскадре срочный отход вопреки прежним планам, благо авария на пострадавшей яхте уже была устранена.
Так не очень удачно началось наше плавание по реке Свирь, оживленной транспортной артерии, трафиком своим напоминающей приличную автостраду — с поправкой на водную неторопливость, конечно.
Фарватер был обставлен очень качественно, все буи, вехи, огни и прочие знаки обстановки были в исправности и там, где им и надлежало быть, судя по лоции, что, конечно, сильно помогало продвижению. К сожалению, в основном он был не особенно широк, так что приходилось идти почти исключительно под моторами, только в редких случаях совсем уж попутного ветра поднимая паруса в помощь двигателю для ускорения движения и экономии горючего.
Когда к вечеру ветер окончательно скис, мы применили отработанный ранее тактический прием: связались яхтами попарно, как альпинисты, — передняя яхта несет полноценную вахту, а команда буксируемой может немного расслабиться. Тем временем темнело — хоть и Север;, но все же вершина лета уже пройдена.
И тут рулевому передней яхты передовой связки взбрела в голову замечательная идея относительно сокращения пути, экономии времени и топлива: чем тащиться по своей правой кромке фарватера, как предписано правилами, намного интересней и полезней срезать путь по прямой на повороте реки. Недолго маясь интеллигентскими сомнениями, он со всей пролетарской решимостью потащил на левом повороте свою связку по прямой. Я думаю, вы легко можете оценить разумность этого маневра хотя бы по аналогии с движением автомобиля по шоссе: чего там держаться своего ряда, если на повороте можно сократить путь через встречку, правда?
Докричаться до рулевого, сидящего возле тарахтящего мотора, практически невозможно, поэтому я начал быстро отвязывать буксируемую за мной яхту, чтобы иметь преимущество в скорости, догнать этого оптимизатора и убедить в целесообразности соблюдения правил плавания. Оказалось, что это было сделано как нельзя более вовремя, ибо из-за поворота — сююрррприиз! — выскочило здоровенное угробище, сияющее разноцветными огнями и гремящее веселенькой попсой.
Было очевидно, что передняя связка под одним мотором не успевает убраться с курса этого жизнерадостного монстра, мотор на второй яхте завести не успеют, отцепиться от буксируемой яхты и спасаться в одиночку несколько безнравственно, так что хрустнут под этим левиафаном нежные косточки бедных яхточек в количестве двух штук — поторопитесь надеть спасжилеты, авось кого-нибудь целиком выловим. К счастью, бросив в безопасности буксируемую яхту и кинувшись в погоню за нашими нарушителями, я успел их обогнать, старпом бросил им буксирный конец, и мы в два мотора на три яхты успели вывернуться чуть не из-под самого носа теплохода. Уф-ф-ф...
Мы восстановили походный ордер, и в это время я услышал намеки мотора на то, что в канистре кончается топливо — вполне штатная ситуация, так что я спокойно перекинул заборный шланг в следующую из канистр, стоящих в ахтерпике (это такой кормовой отсек вроде сундука для всяких нужных вещей). Мотор возмущенно фыркнул и заткнулся, а я вспомнил, что сам поставил туда же канистру с питьевой водой, так что возмущение двигуна было совершенно справедливым. Вы помните, вероятно: «Вино — оно сотворено для утоленья жажды, вода — она не так вкусна, я пил ее однажды». В общем, стало очевидным, что хватит упираться и сама судьба указывает: надо становиться на ночлег.
Как я уже говорил, Свирь не особо широка, а становиться рядом с судовым ходом не очень разумно: будет болтанка от проходящих судов, придется постоянно проверять якоря — держат ли еще или мы уже ненароком выползли на фарватер. В общем, без якорной вахты в таких условиях не обойтись, а всем не мешало бы отдохнуть. К счастью, карта в лоцийном альбоме подсказала, что поблизости есть уютный заливчик, где можно спокойно расположиться и ни о чем не беспокоиться. Глубины, правда, минимальные, но у нас осадка небольшая, поместимся. Да, знали бы мы заранее, что за «счастье» нас там ожидает...
Заливчик быстро отыскался, он был больше похож на болотце с отдельными островками, поросшими чахлыми березками. Дно было мягким, илистым, так что мы благополучно поставили яхты на киль, не заботясь об якорях. Понятно, что с устатку и после всех треволнений душа просила черного хлеба и луковицу, поэтому матрос полез за стаканами. Мы со старпомом сидели в кокпите (это такое углубление в палубе, в котором, собственно, размещается команда — если она не в каюте, конечно). Старпом сидел лицом к реке, а я — к материку.
Мимо по реке пропыхтела какая-то здоровенная посудина — да нам-то что, мы в тихой заводи. Вода несколько отступила от бортов — ну так что такого, утром разберемся. Как раз матрос доложил, что ужин нарезан и рОзлит, и тут выражение лица старпома перестало выражать покой и радостное предвкушение, на нем отразились сначала удивление, затем тревога, он успел сказать «Ё....», но не договорил — схватил доску, закрывающую вход в каюту (эта доска часто используется в качестве разделочной и как сервировочный столик на пленэре), сусликом нырнул в яхту и закрыл вход этой доской. Я обернулся и увидел, как со стороны реки со зловещей неторопливостью идет вертикальная стена воды высотой примерно в рост человека.
Наверное, здесь уместны некоторые пояснения: когда здоровенная посудина идет по не особо большому руслу, она, подобно поршню, толкает перед собой массу воды. Когда посудина проходит, вода со всех сторон кидается восполнять недостачу позади посудины, ее оказывается слишком много, и она с разочарованием возвращается обратно. На приличной глубине это может оказаться незаметным, а на отмели она обрушивается со всей дурной силой — этакое мини-цунами. Именно такой обратный вал обрушился на нашу эскадру и разметал яхты по островкам между березок. Благо, старпом вовремя принял разумное решение и преградил болотной жиже дорогу в каюту.
Оказавшись на твердой суше в веселеньком березнячке, я снял с ушей водоросли, убедился, что остальные яхты расположились не менее основательно — все уверенно валяются на земной тверди, и никто не повис на дереве — и резонно решил, что теперь-то уж ничто не сможет нашему экипажу помешать закончить ужин. Ну, а утром пришлось посредством ваг (рычагов), катков и прочих приспособ, какие подсказала инженерная мысль, спускать яхты на воду. Я больше никогда, никогда не останавливался в мелководных заливчиках, соединенных с основным руслом — и вам советую этого не делать!
Возможно, вы помните, что с вечера я пытался напоить мотор прекрасной ключевой водой, которую мы сами пили с удовольствием. Так что утро я продолжил разборкой и продувкой топливной системы двигуна, заодно уж и немного его усовершенствовал, а именно выбросил к едрене фене заводское пусковое устройство, чему мотор явно обрадовался, благодарно заурчал, и мы продолжили путь.
К шлюзу мы подошли, когда уже вечерело, лезть шлюзоваться в потемках было неразумно, пришлось остановиться поблизости, надежно растянувшись на двух якорях. Дело в том, что при работе шлюза, когда он набирает и выпускает воду, образуются интенсивные течения, так что одного якоря обычно недостаточно.
К ночи упал густейший туман, такой, что соседних яхт, стоящих поблизости, было не видно. И вот в этой сгущёнке раздалось сопение, пыхтение, хлюпание, обрисовались ореолы мощных прожекторов: явно наползало что-то здоровенное. Было наивно рассчитывать, что этот левиафан заметит в туманном отсвете своих прожекторов наши хиленькие стояночные огни, и потому мы выскочили на палубу и с неуёмным энтузиазмом стали мигать фонарями, которые, конечно, были жалкими блестками по сравнению с его иллюминацией.
Вероятно, нас все же увидели, поскольку из тумана медленно высунулся нос высотой с нашу мачту, навис над нами и остановился. Живо представив, как он сейчас положит на нас якорь, мы замигали фонарями еще энергичней. В результате это чудовище положило якорь с другой стороны, а нам пришлось принять транквилизаторы — ну, вы в курсе: черный хлеб и луковица.
Наутро туман рассеялся, и мы благополучно отшлюзовались, поблагодарив теплоход за внимательность к маленьким. К слову сказать, шлюзы на Свири приятно удивили своей доброжелательностью к нам, маломеркам, что выгодно отличало их от шлюзов московской системы от Москвы до Дубны. Вообще я заметил, что градиент доброжелательности направлен от Москвы примерно на северо-восток: чем северней и восточней живут люди, тем они охотней помогают друг другу. Но, конечно, это наблюдение никак не претендует на универсальность.
В стороне от судового хода, поодаль друг от друга, на якорях стояло несколько барж. С одной из них нашему каравану приветливо и зазывно махал шкипер. Когда мы подошли поближе, он предложил нам пришвартоваться к барже, помыться у них под горячим душем, а потом, дескать, придет буксир и оттащит баржи — и нас заодно — как раз в нужную нам сторону. Предложение мы охотно приняли, пришвартовали яхты по-походному, а сами поднялись на гостеприимный борт.
Оказалось, что экипаж составляли шкипер и его жена, живут они на этой барже почти всю навигацию, наладили немудреный быт, а в последний раз буксир видели с месяц назад — вот это нас несколько насторожило.
Система трубопроводов в душе была устроена довольно сложно, но инженерная мысль в очередной раз победила, и мы таки с удовольствием помылись. Этому обстоятельству особенно обрадовалась команда баржи: выяснилось, что сами они с душем не совладали, но теперь, когда получили ясные инструкции по эксплуатации этого непростого агрегата, их жизнь заиграет новыми яркими красками.
Пытаясь конкретизовать сроки гипотетического прибытия буксира, мы получали довольно неопределенные ответы, а затем шкипер спустил на воду лодку, в нее спустил жену и бережно, как великую драгоценность, передал ей белое эмалированное ведро с мутной жидкостью, в которой плавали размокшие куски хлеба и помидорные ошметки.
Это брагоналивное судно было с энтузиазмом встречено экипажем соседней баржи, состоящим из мужчины, женщины и немецкой овчарки. Гости и хозяева на некоторое время исчезли из поля зрения, а когда появились, вповалку попадали на палубе — вероятно, под воздействием помидоров — подставивши организмы лучам мягкого северного солнца. Любопытно, что в одном ряду с ними кверху пузиком улеглась и овчарка, привольно раскинув в стороны лапы, что внесло последний штрих в картину всеобщего умиротворения.
К сожалению, мы не имели времени наслаждаться этим благолепием, надежды на буксир не оставалось, время было потеряно и надо было двигаться дальше. К нашей радости, подул свежий попутный ветер, мы заглушили моторы, подняли паруса и понеслись к своей цели под вдохновляющее журчание воды за бортами.
Старпом накачал спасательную лодку, забрался в нее, и мы какое-то время протащили его на буксире, чему он был несказанно рад: видимо, каждому человеку надо иногда побыть одному и отдохнуть от общества — хотя бы в спасательной лодке на буксирном конце в десятке метров от яхты — во всяком случае, когда его выудили, он весь светился доброжелательностью и общительностью.
Долго ли, коротко ли, но наконец мы прибыли в колоритнейший городок Свирица, последний населенный пункт на нашем речном пути, расположенный у выхода в Ладогу. Дело было к вечеру, надо было пополнить припасы и взять в диспетчерской порта метеопрогноз на пересечение этого великого озера, поэтому было разумно там и заночевать.
Помните, у Городницкого: «А я иду по деревянным городам, где мостовые скрипят как половицы»? Это немножко и про Свирицу, только скрипели здесь тротуары, поднятые над землей на сваях и застланные досками, а вместо улиц и мостовых были каналы, вместо автомобилей — моторные лодки характерных мореходных обводов — Ладога-то вот она — управляемые длинным дышлом откуда-то с середины этих шаланд. Уличный трафик выглядел на наш взгляд довольно необычно: мужчины в пиджаках и кепках, с дышлом подмышкой, с беломориной в углу рта неторопливо ведут лодки с работы, женщины в платочках и кофтах везут полную лодку белоголовых ребятишек из детского сада, кто-то швартуется у магазина, кто-то уже отплывает, удовлетворенный.
Вечером команды были отпущены на берег размяться и поскрипеть половицами тротуаров, часть яхт сгоняла по каналам и протокам в магазин, наш экипаж, позвякивая стеклом, подкрепился черным хлебом и луковицей, ночлег в тихой гавани впервые за несколько дней был совершенно безопасным и спокойным.
Утром мы сгоняли на яхте в диспетчерскую, взяли метеопрогноз — вполне благоприятный — и отправились пересекать это пресное море. Последняя речная излучина — и вот оно, роскошное бескрайнее синее море — Ладого! Синее и бескрайнее до восторга, до трепета, до крика!
Как только мы миновали Свирский бар (это не кабак, а обширная отмель, намытая в устье реки) старпом решил омыться в славных водах, для чего прыгнул солдатиком с кормы. Так же солдатиком он мгновенно вылетел обратно подобно ужаленному пингвину, мне показалось — даже не замочив плавок. Дело в том, что Ладога вообще холодное озеро, прогревается только поверхностный слой, а накануне воду перемешало свежим ветром, так что контраст с мутными теплыми водами Свири был ошеломляющий.
Проложив курс на противоположный берег озера к месту сбора регаты — с учетом склонения, дрейфа, сноса и прочих навигационных заморочек, определяемых в основном методом прищура — эскадра двинулась к цели. Благоприятный прогноз оправдался даже слишком хорошо: светило ласковое солнце при полном штиле. Небо непонятно где переходило в море, линия горизонта отсутствовала, и яхта висела в середине синей хрустальной сферы. Паруса висели, как белье на веревке; эскадра торчала, как вилы в навозе.
Чтобы команда не загрустила, я вытащил завалявшийся в рундуке томик С. Лема и стал вслух читать «Звездные дневники Ийона Тихого». Экипажам прочих яхт тоже стало интересно, и они постепенно подгребли к нам поближе, чего мне как раз и хотелось.
Когда я устал читать, старпому удалось поймать какую-то радиостанцию, и над безмолвным морем понеслись сладостные звуки оркестра под управлением Поля Мориа. И тут — о чудо! — у нашей кормы, совсем рядом — рукой дотянуться — стали всплывать добродушные усатые морды, с явным удовольствием слушающие музыку. К сожалению, концерт вскоре кончился, началась информационная программа, наших меломанов не заинтересовали рапорты о достижениях сталеваров и тружеников села, и они исчезли в пучине вод. Оказывается, это известно: существует популяция ладожских тюленей, действительно любящих мелодичную музыку и охотно приплывающих ее послушать.
В результате поскребывания ногтями деревянных предметов и посвистывания удалось вызвать какой-никакой ветер, и эскадра побежала дальше. Во второй половине дня где-то чуть ближе горизонта обрисовался караван яхт, судя по парусам — нашего же класса, двигающийся курсом, перпендикулярным к нашему. Было нетрудно сообразить, что это питерская эскадра, решившая прийти к месту сбора дневными переходами и потому сейчас пересекающая Ладогу от Невы до устья речки Видлицы, чтобы там заночевать. Мы же напрямик шли к цели по большому диаметру.
Неожиданно одна из яхт питерской эскадры резко изменила курс и пошла к нам навстречу. Вскоре стало очевидно, что это наш бывший адмирал, перебравшийся в Питер, опознал своих земляков по характерному четкому походному порядку (питерским строй не указ, как хочу — так иду, отстаньте) и, одержимый ностальгическими чувствами, бросился к нам присоединяться. Конечно, встреча была радостной: давно не виделись, а вместе немало миль пройдено, есть что вспомнить.
Впрочем, обмен воспоминаниями и прочие радости встречи следовало отложить до более благоприятной ситуации: по всем признакам надвигалась непогода.
Попросите меня назвать несколько вещей, которые я больше всего не люблю — и гроза в море явно войдет в топ рейтинга. Когда твоя мачта — самый высокий предмет на сотни миль вокруг, молнии втыкаются в воду в десятке метров от тебя, взбесившийся ветер налетает шквалами с разных сторон, норовя порвать такелаж и положить яхту на борт, начинаешь думать, верно ли ты выбрал себе занятие, и не лучше ли было бы играть в домино во дворе и окучивать бузину на даче.
Один из таких неожиданных шквалов разодрал в клочья стаксель на соседней яхте (это носовой треугольный парус). Надо сказать к чести леди-кэп, что она сохранила хладнокровие получше иных мужчин, вооружилась необходимыми инструментами и заменила парус на запасной штормовой, как ни швыряла яхту вероломная Ладога.
Есть очень полезная для яхтсменов книга Адларда Колса: «Под парусом в шторм». Там он советует в шторм не попадать — и я полностью с ним солидарен.
«Но если уж попали, — пишет он, — примите стаканчик бренди. Вы удивитесь, но волны станут ниже, а ветер — слабее!»
И в этом я тоже с ним совершенно солидарен — с учетом национальной специфики, конечно. Поэтому матрос был отправлен в каюту, чтобы аккуратно нарезать черный хлеб и очистить потребное количество луковиц. (Перед тем, как там скрыться, он цапнул с лееров несколько из вялившихся там плотвиц, после чего закрылся в каюте. Когда много позже мы поинтересовались у него причинами этого поступка, он простодушно пояснил, мол, известно, что Ладога ежегодно собирает дань человеческими жертвами, и было бы обидно вот так потонуть — и вобла зря пропадет!)
В этот момент к нам приблизилась яхта нашего питерского друга. Наши яхты то взлетали на гребнях волн, то проваливались в ложбины между ними, но он улучил момент, когда мы были напротив, и прокричал, перекрывая рев бури:
— Что делать?
— Как что делать? — пожал плечами я, — разливай, мои уже закуску шинкуют!
— Гы! — радостно воскликнул он и, вдохновленный, улетел штормовать дальше, отдав нужные распоряжения команде.
Способ борьбы со штормом явно сработал, к утру вакханалия погоды стала стихать, местные бесы попрятались в свои фьорды, а мы решили перед прибытием в общество яхтсменов устроить небольшую стоянку в уютной бухточке в районе острова Мантинсаари: привести в порядок после ночной трёпки яхты и себя.
Я посоветовал своей команде поснимать с себя мокрое тряпье и воспользоваться лучами неяркого встающего солнца. Мимо пролетела яхта с нашими девами, закулёманными до самых глаз. Они сочувственно спросили, дескать чего это вы, ребята, сидите на такой холодрыге голые и синие?
— Капитан приказал загорать — выполняем! — мрачно отозвался матрос.
Стоянка не заняла много времени, и вскоре мы с попутным ветром под приветственные крики с берегов входили во фьорд, в котором был сбор участников регаты.
Гонка на Валаам
Регата стояла лагерем в одном из фьордов северо-западного берега Ладоги, неподалеку от Сортавала. С одной стороны фьорда был обрыв из красного гранита и белого мрамора, за который как-то умудрялись цепляться ели; с другой стороны была отлогая каменная плита, где оказалось возможным организовать береговую базу и наладить мало-мальски комфортный походный быт.
Яхты нашего класса маленькие, в них максимум четыре спальных места безо всяких удобств, к тому же суденышки очень чутки к нагрузке, поэтому в непродолжительные (однодневные) гонки разумно было выходить не более, чем вдвоем, оставив на берегу все, без чего можно обойтись.
Поскольку большинство яхт собиралось не только погоняться, но и затем погулять по Ладоге в свое удовольствие, в экипажах было народу больше, чем по двое, и всякого гуляльного снаряжения тоже немало, поэтому яхты разгружались на базе, гонщики уходили на старт, а туристы стерегли имущество от финских диверсантов, дожидались моряков, варили кашу, флиртовали, играли на гитарах и пели: «А мы в морях не раз встречали зори и пили спирт, болтаясь между льдин!»
Очередная гонка серии по регламенту должна была состояться со стартом вблизи базы, огибанием левым бортом скалы Келло и затем с финишем в Монастырской бухте о. Валаам. Там была запланирована ночевка и субботник в помощь работникам, восстанавливающим монастырь.
С утра погода изрядно посвежела, и гонка обещала стать серьезной работой, а не легкой прогулкой. Метеопрогноз тоже был не самым благоприятным, но на Валаам уже прибыла пресса, нас ждали, и оргкомитет принял решение гонку не отменять. К моменту старта нас уже валяло прилично, но тем не менее старт был дан и эскадра яхт двинулась к первому знаку маршрута.
Пожалуй, момент старта и первые минуты после него наиболее увлекательны и зрелищны, правда, только для тех, кто в гуще событий, с берега этого не видно. Вы, конечно, помните во всех ЦПКиО аттракцион с толпой сталкивающихся электромобилей на тесной площадке. У старта парусной регаты есть с ним нечто общее, правда, есть и очень существенное отличие: здесь столкновения недопустимы, ибо могут привести к самым нежелательным последствиям, потому виновники наказываются более или менее строго — соразмерно с тяжестью вины.
Представьте толчею десятков судов в предстартовой зоне, быстрые маневры для предотвращения столкновений и для занятия выгодной стартовой позиции, хлопанье парусов на поворотах, лязг шкотовых лебедок, резкие команды шкиперов, расхождения с другими яхтами буквально в сантиметрах на приличных скоростях — все это к тому же под живописными громадами парусов — и вы поймете, сколько в старте яхтенной гонки красоты и адреналина!
Адреналина этому старту добавил постоянно свежевший ветер, так что управляться с яхтой приходилось примерно как с пылкой женщиной в ювелирном магазине, постоянно успокаивая ее и одерживая. Всю эскадру с нездоровой регулярностью прикладывало порывами ветра, а сильно накренившаяся яхта очень слабо управляема, поэтому движение в такой толпе становится особенно рискованным.
Как обычно бывает, на участке дистанции в лавировку (движение против ветра, когда яхты рыщут туда-сюда, как спаниель в поиске) участники расползлись в разные стороны в поисках лучшей доли — более ласкового ветра или менее крутой волны. Поэтому можно было сосредоточиться не только на том, чтобы не въехать кому-нибудь в борт и самому не схлопотать чужим форштевнем в корму, но и на том, чтобы, во-первых, добраться до знака (в данном случае — скалы в воде), дабы по условиям гонки обогнуть его левым бортом, и во-вторых, по возможности добраться быстрей остальных.
Несмотря на погодные козни, мы относительно успешно справлялись с первым пунктом и более или менее удовлетворительно — со вторым. Но в непосредственной близости от скалы была допущена ошибка: неудачно выполнили поворот, яхта потеряла ход, управляемость, и в результате всех манипуляций нас потащило, собственно, туда, где «о скалы грозные дробятся с ревом волны».
Ближайшее будущее представлялось где-то в свете романа Даниеля Дефо, ибо возможность кораблекрушения встала перед нам во всей суровой неприглядности. Да и вздряпаться на эту скалу было бы довольно проблематично, ибо альпинистское снаряжение мы с собой в гонку не взяли. А и влезли бы — так это было бы ближе по сути к о. Федору, чем к Р. Крузо, причем даже без куска колбасы про запас. То есть, перспектива кораблекрушения нас никоим образом не устраивала, в связи с чем пришлось пойти на крайние меры.
Для лучшего понимания этих мер должен сделать отступление и поведать, что у меня на яхте в обращениях истово блюлись традиции русского военно-морского флота: исключительно по имени-отчеству, степенно и вежливо. Скажем, не редкость было услышать в обращении к матросу: «Владимир Геннадьевич, уважаемый, Вы не находите, что уделяете недостаточно внимания степени натяжения доверенного вам стаксель-шкота? Да-да, это именно та веревочка, на коей Вы с таким удобством устроились. Теперь будете уделять? Хорошо, благодарю Вас, голубчик!»
Так вот, когда я заорал: «Володька, ... мать.... какого... ох... что ли, давай одерживай, ....ь!!!!» — это подействовало подобно удару ноги по педали газа гоночного болида. Поименованный Володька с резвостью наскипидаренной молнии ухватил отпорный крюк (багор) и с пробуксовкой подошвами по палубе метнулся на нос яхты, дабы отвести его от столкновения — вполне успешно. Нос ушел с линии ветра, паруса набрали ветер, яхта — ходов, и мы наконец-то обогнули злосчастный скальный палец, угрожающе торчащий из угрюмых ладожских вод, причем сделали это в числе первых. Но рано радовались!
Дальнейший путь лежал прямо на Валаам с чисто попутным ветром, который при такой силе и при конструкции наших парусов отличается крайней злокозненностью. Только мы обогнули несчастную скалу и легли на нужный курс, порадовавшись, что основная флотилия у нас за кормой, как попали в жестокий брочинг. Это такая ситуация, когда яхта на попутном курсе резко теряет управляемость и неудержимо разворачивается в обратную сторону. В нашем случае в обратную — значит, в сторону плотной стены надвигающейся флотилии.
Мы неотвратимо сближались со встречной яхтой, накренясь мачтами друг к другу, наперекрест. Ни я, ни тот шкипер ничего не успевали поделать, и уже чудился звон рвущихся тросов, скрежет ломаемых мачт, хруст сминаемых корпусов... Но не зря мы при всяком удобном случае (при первой разумной возможности, выражаясь морским языком) выпивали за нашего покровителя — св. Николая. Ничем иным, кроме его вмешательства, не объяснить тот факт, что на волнах наши яхты на несколько мгновений качнуло в противоположные стороны, мачты описали в небесах изящные дуги, разойдясь друг с другом, и все обошлось без жертв и разрушений.
Все эти перипетии несколько отодвинули нас к хвосту, и мы взялись наверстывать упущенное довольно рискованным способом. Не вдаваясь в технические подробности, скажу, что мы поставили дополнительные снасти, которые держали максимальную площадь парусов, но при этом не давали возможности управлять ими и брать рифы (уменьшать площадь), буде возникнет такая необходимость. В результате надобно было вести яхту буквально по лезвию бритвы, управляя кончиками пальцев, тонко балансируя корпус судна собственными телами, не только чувствуя, но даже предугадывая малейшие изменения ветра. В противном случае кораблекрушение более чем просто вероятно. Ну что ж — поехали!
Яхты нашего класса не приспособлены к глиссированию (скольжению по воде) из-за своих солидных бочкообразных форм. Они передвигаются неторопливо, вальяжно, с чувством собственного достоинства, для них главное — прийти вообще, а не прилететь быстро. Но в тот раз попутный ветер так вдувал в форсированные нами паруса, что яхта шустро оседлала попутную волну, села на ее передний склон и понеслась, как какой-нибудь сёрфер на Гавайях. Это более всего напоминало скатывание на санях с горы, причем гора ехала вместе с нами. Иногда ей удавалось сбежать, тогда мы резко тормозились — будто сани попали на асфальт — а затем ловили следующую волну и в снопах брызг и клочьях пены летели дальше.
Таким образом мы объехали почти всех, но, к нашему счастью, две, причем местные, яхты были впереди — иначе мы ни за что бы не разыскали вход в бухту: вход узкий, перекрыт мысами, берега высокие, скальные — с воды увидеть, если не знать, практически невозможно. Но местные нас привезли на хвосте, последняя волна, раскатившись в узости и на отмелости, подняла нас вдвое выше, чем в открытом море — и опустила в тихой гавани. Наскоро ошвартоваться, сорвать с себя комбезы и скачками за елку — вот оно, незатейливое счастье яхтсмена!
А теперь надо брать бинокль, взбираться на холм к церкви и смотреть, какие дела у нашей команды — мы выступали тремя яхтами. Одна из них управлялась чисто женским экипажем и всегда оставляла за кормой немало мужиков, что несказанно их удручало, а некоторых и просто бесило по причине пресловутого мужского шовинизма. К тому же экипаж умело использовал гендерную специфику, даже название своей яхты «Ода» произнося как многообещающее «О, да!». В результате мужские экипажи нередко залетали на меляки, где горько сетовали на одиозное женское коварство, ибо опрометчиво кидались вслед кокетливо вильнувшей кормой «Оде». Наши девчонки ежегодно привозили с регат кубок «Лучшему женскому экипажу», правда, справедливости ради замечу, что такой экипаж в СССР был единственным — так что лучшим по определению.
Так, бело-желтый «Эол» с ветеранами на подходе, финишируют, всё нормально. А где же бело-голубая девчачья «Ода»? Господи, при такой погоде все, что угодно... Ну, где же они?! Нет нигде, до самого горизонта! Тьфу ты, показались из-за мыса, крейсируют вдоль берега острова, уфф... Пытаются увидеть вход в бухту. Не видят, и не мудрено... Молодцы, слишком близко к берегу не суются — впрочем, останки чьей-то неудачливой яхты, валяющиеся на скалах, выразительней маяка предупреждают об опасности. Хе, ну и как всегда — за ними плетется несколько мужицких экипажей. Но как быть, они ведь вход так и не найдут, а погода все свежеет!
Сбегали на судейское судно, оно же судно обеспечения, обрисовали ситуацию — очевидно, что надо выйти и встретить. Ан дудки, попутной волной судьям ломануло рулевое устройство, пока не починятся, не выйдут. Мы под парусами в такой встречный шторм, в такой узости и при таком накате бессильны, но надо же что-то делать!
Убираем паруса, заводим движок и лезем из затишья в бушующее море. Мы-то лезем туда, а оно нас обратно — будто мы для него вроде стакана гнусной сивухи с большого бодуна. Встречная крутая волна поднимает нас на несколько метров и отвозит в бухту. И этот процесс происходит циклически, безо всяких вариаций, подобно движению поршня в двигуне; хоть матерись от бессилия, хоть веслом греби, результат один — никто ты против стихии.
Но что это? С очередной вершины волны видим, что «Ода» повернула и пошла к нам. Ну и мужики за ней, естественно… Встречаем на воде, ведем к стоянке, с пониманием сути дела берем на себя швартовку, чтобы девчонки побыстрей могли сбросить комбезы и отбежать. Как выяснилось, они таки увидели на фоне серых скал пляшущий красно-белый поплавок — мой «Гёз» был очень ярким — и смекнули, что больше там быть некому.
Я потом зашел к главному судье с каким-то вопросом, там в это время был один из капитанов, он возмущенно говорил, что гонку надо отменить, в таких условиях нельзя гоняться и т.п. На что старый мудрый судья сказал: «Да ничего страшного не было, вон даже девочки зарифились и дошли себе спокойненько, а чего ж мужикам жаловаться?» А когда кэп удалился, сказал мне: «Дутьё было до 25 м\сек (это 10 баллов по шкале Бофорта, сильный шторм), конечно, нельзя в такую погоду гоняться!» Потом подмигнул и добавил: «Зато видно, кто какой моряк на самом деле!»
Гонку засчитали, «Гёз» по результатам всей регаты взял «бронзу». На следующий день у нас был субботник на причале монастыря, мы очищали берег от бревен и всякого мусора. Об этом субботнике написали в каких-то газетах и где-то показали по ТВ. А потом мы пришли на базу, и вахтенные встретили нас импровизированной баней — вот это была радость! После бани мы собрались в каюте флагмана — «Гёза», щедро нарезали черного хлеба, луковиц и традиционно выпили за нашу кораблятскую жизнь. И за св. Николая, конечно, тоже.
В завершение рассказа добавлю, что, когда мы вернулись в Москву, яхты встали на свои места в яхт-клубе, а земля перестала качаться у нас под ногами, я пригласил в гости свой экипаж. Приготовил много всего праздничного и вкусного, но до поры припрятал, а на столе оставил только — ну, вы догадались, конечно! — черный хлеб, луковицы, солонку и бутылку водки.