* * *
Сегодня, 5 марта, -
68 лет со дня смерти одного их самых бесчеловечных и кровавых тиранов в истории, правившего империей зла и лжи долгие десятилетия. Тлетворная тень этого нелюдя и доныне продолжат довлеть над сознанием миллионов.
Вот что говорит, к примеру, о сегодняшнем состоянии имперских биомасс благородный и честный человек, гражданин РФ, артист Олег Басилашвили:
"Сегодня тема покаяния, звучавшая в годы перестройки, окончательно перечёркнута великой темой «вставания с колен». Её венец — «Крымнаш».
Законченный исторический цикл: от фильма «Покаяние» до фильма «Путь на родину». Мы вернулись таки «на родину». Кто-то, вспоминая картину Абуладзе, сказал, что зловонный труп тирана теперь подобран и водружён на старый пьедестал. Не совсем так.
Этот полуразложившийся труп наши современники притащили к себе домой и усадили за семейный стол. В его обществе пьют чай. С ним подобострастно беседуют, с ним советуются. И если у трупа вдруг отваливается голова, её с извинениями прилаживают на место"...
Публикую сейчас свои стихи "Послевоенное", написанные в конце 80-ых годов и вошедшие в мою киевскую книгу 1990-го года.
Горько от того, что и до нынешнего дня нам в Украине не удалось ещё окончательно распроститься с дьявольским последействием тех трагических лет, с упорствующими во лжи наследниками палачей-чекистов, расстрельщиков и вертухаев, копачей могил и стукачей и всех иных отравляющих нашу жизнь мутантов...
Всё та же криминальная по своему геному нечисть,
когда-то поселённая у корыт круговой поруки профессиональным абреком, "кремлёвским горцем", продолжает править бал на одной шестой части земной суши, пусть и разделённой теперь на части границами хронически больных государств.
Помянем в этот день не правителя садистской империи,
а "птиц-имён неизбывную стаю" - миллионы и миллионы невинно убиенных...
Послевоенное
Оглянись в повоенное время –
там над полусожжённой землёю
прорастает репейное семя,
рвётся-силится встать над собою.
Там, в отечестве скудного хлеба,
искалеченных ясеней руки
тянут пальцы к правительству неба
у железнодорожной излуки.
Там облезлая сивая лошадь
тащит фуру с собачьею будкой,
оглашая базарную площадь
нотой гибели – воющей, жуткой.
Там, ухмылками наглы и юрки,
матерщинным хрипя перебором,
пиво хлещут отпетые урки
под зловонным базарным забором.
Как их бесовы пасти хохочут
над слезами предсмертного плача!.. –
Значит, живы и Каин, и кочет.
Значит, бодр и Лаврентий тем паче.
Значит, правит Иосиф всеправый,
хромоногость лампасов лелея
и атлас простирая кровавый
к занемевшей груди Мавзолея...
Его серые губы смеются,
под табачными прячась усами,
его пальцы в суставах не гнутся,
мировыми играя часами.
Ссохлись кущи, затинились реки,
и хрипят пневмонийные груди.
И ложатся в суглинок навеки
на войне победившие люди...
Катит полночь скрипучую фуру
через долгую чёрную площадь,
и, дрожа верноподданной шкурой,
жилы рвёт бессловесная лошадь.
Оглянись в повоенное время,
где лишь радио – с пеной у зева...
Въелось насмерть когтистое семя
в полкраюхи лихого посева.
Въелось семя родючее в память. –
Пьёт её, к небесам прорастая.
И летит сквозь колючую заметь
птиц-имён неизбывная стая...